— Требует. Римма сказала.
Римма — это девушка, которая как раз и следит за Ассоль в мое отсутствие. Она же и кормит, и убирает в ее комнате. Всем остальным туда вход запрещен, потому что все остальные на этом клочке земли — мужчины.
— Пусть требует.
Понимающий кивок, и Егор, бывший десантник, отсидевший десять лет за убийство шлюховатой жены, разворачивается, чтобы уйти. Хотя, конечно, ни хрена он не понимает. Простой мужик, в голове которого навряд ли укладывается необходимость содержать молодую красивую бабу, которую еще и по телевизору регулярно показывают, у черта на рогах да в дорогой клетке. Обустраивать для нее целый комплекс зданий. О, да, у меня для моей девочки были припасены интересные испытания. И я очень надеялся, что ни одно ей не понравится. Для таких, как Мороз, сначала "служивших" Кощею, а теперь перешедших "по наследству" мне, все это казалось бредом и глупой тратой времени. Все мои действия с Ассоль. Нет, конечно, никто и заикнуться б не посмел или вопроса какого-нибудь задать, да и взгляды зачастую они прятали, скрывая любые мысли по этому поводу. Но иногда я все же успевал заметить недоумение, мелькавшее в глазах. Потому что в нашем мире женщины были лишь материалом. Поначалу интересным, после — отработанным, который стоило выкинуть на свалку. Исключение составляли только родные по крови… или жены. У меня не было ни того, ни другого, и все они знали об этом.
Черт… а ведь я и сам удивлялся себе. Почему-то, когда разрабатывал всю схему похищения и дальнейшего содержания Ассоль на острове… а я не просто все тщательно обдумывал, но и подолгу рисовал связки между действиями карандашом на листе ватмана, ведя стрелки от каждого, даже самого незначительного, на первый взгляд, персонажа моего спектакля к его шагу… так вот когда я все это скрупулезно вычерчивал, почему-то представлял, как возьму ее в первую же ночь. Бл**ь, да это было настолько естественно… само собой разумеющееся, как подыхающему, иссохшему от жажды путнику сделать долгожданный глоток живительной влаги из обнаруженного источника.
А сейчас я стоял у этого самого оазиса и не мог заставить себя нагнуться к кристально чистому озеру, чтобы, наконец, напиться. Мне казалось, я буду пить ее жадными глотками, захлебываться ею и продолжать пить до тех пор, пока не станет противно, пока не начнет вызывать отвращение одна мысль о воде.
Но теперь что-то не позволяло взять ее сразу. Нет, не жалость и не наивные розовые воспоминания о нежности, с которой когда-то она сама протягивала мне флягу за флягой. Раздумывал об этом все эти дни, пока не понял: там, в озере я вижу слишком черную, слишком мутную воду. А должен — свое отражение. Я смотрю в ее гладь и вижу лишь темные подтеки яда, извивающимися скользкими тварями поднявшиеся к поверхности озера. Стоит только опустить туда руку, как они набросятся на нее, чтобы сожрать, чтобы разъесть до костей, до полной ампутации конечности.
Просыпался среди ночи именно от этого сна. Все казалось, если сделать еще один шаг вперед, если приглядеться получше, то можно увидеть сквозь густые, вонючие пары отравы ту самую чистую, хрустальную, прозрачную водную гладь… и уже через секунду это наваждение спадает, уступая место омерзению к тварям, раззявившим свои зубастые пасти в предвкушении жертвы, и к самому себе, способному шагнуть в это уже болото ради мерзавки, так просто забывшей обо мне.
Хотя сейчас я был уверен: ни хренааа… сейчас она помнила обо мне каждую минуту своей жизни. Каждую ничтожную секунду, в которую ее ломало от неизвестности и страха. И мне нравилось думать о том, что она боится. Смешно. Когда-то я готов был выдрать собственное сердце из груди и преподнести ей, только чтобы доказать, что не причиню вреда, чтобы никогда не увидеть и проблеска боязни в зеленом мареве ее глаз. Сейчас? Сейчас я наслаждался этим зрелищем. Перематывал камеру наблюдения, увеличивал изображение и, поставив запись на паузу, застывал перед монитором в поисках того самого страха… а после впадал в состояние, близкое к оргазму, когда находил. Ведь в этом и заключается самая настоящая власть над человеком. Не в клетке, не в поводке или ошейнике, не на конце иглы. Нет. Это в страхе. Даже если она за километры от тебя. Даже если между вами города, страны и долгие годы разлуки. Страх. В нем и только в нем одном моя власть над ней. Я поддерживал его в девочке все это время. Мне с некоторых пор катастрофически мало просто ее тела. Мне душу ее надо. Вытрясти. До крошки всю. До последней капли высосать, опустошить. Ее тело… оно ничем не отличается от тысячи таких же. Все дело в яде внутри нее. Том, что делает это тело тем самым моим наркотиком, той самой моей гребаной одержимостью, которая выкручивала изо дня в день все эти годы.