– Она не настоящая, – сказал он наконец. – Это не Репин.
– Да что ты такое говоришь, мальчик?! – подскочил на месте Иосиф. – Это самый настоящий Илья Ефимыч. Я же объясняю – у нас справка есть. Из-за этой картины уже трех старух убили, а ты говоришь – не Репин.
Валя не стал спорить. Он поднялся и молча прошелся по залу, осматривая висевшие на стенах полотна. Пару раз останавливался и вздрагивал, а в самом дальнем углу вдруг застыл и, уткнувшись носом в холст, принялся разглядывать совсем непритязательный этюд. На нем на фоне заката легкими ударами кисти был намечен могучий дуб.
Валины губы скривились.
– Фыфкин, – произнес он совсем по-детски и мелко пукнул.
Через неделю Бурмистров, собрав консилиум из трех докторов искусствоведения, получил заключение о фальшивом Репине и о настоящем «Фыфкине». А еще через день, к радости папы и страшному огорчению мамы, Валя был приглашен в «Бронзовый век» на высокооплачиваемую должность эксперта-оценщика.
Вскоре его имя уже гремело по всему арт-рынку. Антикварные барыги, не доверяя спецам из больших музеев, потащили к нему новые приобретения.
– Валька фальшак носом чует, – говорили они.
И Валя обреченно поворачивал свой чувствительный нос к очередной поляне в сосновом лесу или девушке, освещенной солнцем, уже чувствуя подступающие спазмы. К счастью, по мере роста ажиотажного спроса на подписанные славными именами березовые рощи ему приходилось все реже дрожать и плакать: океан подделок заливал арт-бизнес. Но с другой стороны, чем больше становилось фальшивок, тем выше поднимались акции Пикуса. «Валькина дрожь» на антикварном рынке считалась вершиной экспертизы и ценилась выше, чем печать Третьяковки или Грабаря.
Материальное положение семьи значительно улучшилось, однако долго такая жизнь продолжаться не могла. Экспертная работа губила Валин организм. Это был путь в никуда. Толстенький, флегматичный и добродушный от природы, Валя исхудал и утратил сон. По ночам его мучили кошмары. То ему чудилось бурное, подсвеченное закатным солнцем море кисти Ивана Константиныча, а среди моря – он сам, нахлебавшийся соленой воды, из последних сил цепляющийся за обломок баржи, с которой на него злобно скалились рожи бурлаков с картины вездесущего Ильи Ефимыча. А то три богатыря кисти Виктора Михалыча высматривали его, Валю, посреди совершенно голой степи. Но хуже всего было вступать каждую ночь в неравный брак с пожилым тайным советником, плодом вдохновений передвижника Пукирева. Как только вся эта нечисть устремлялась на мирно посапывающего Валю, он начинал судорожно перебирать конечностями и неистово лягаться, но никогда при этом не просыпался. Утром вставал с чугунной головой и уныло плелся в «Бронзовый век» навстречу новым мучительным открытиям.
Где-то через год Валя окончательно понял, что от русской классики он может протянуть ноги, причем очень скоро. Нужен был сильный антидот – но какой именно и где его взять, он понятия не имел. Оставалось уповать на судьбу. И судьба смилостивилась над Валентином Пикусом. Когда Вале сделалось совсем невмоготу, в его жизнь нежданно-негаданно, как летучая золотая рыбка из тихого омута, впорхнул легендарный куратор современного искусства Кондрат Синькин. Каким ветром этого буревестника будущего занесло в «Бронзовый век» – так и осталось тайной. Видимо, параллельные миры старого и нового искусства все-таки иногда пересекались.
Однажды, в обычный зимний день, ближе к закрытию, дверь антикварного полуподвала распахнулась, и вместе с облаком пара в магазин ввалился дородный добрый молодец в бекеше. Вале он показался похожим на похмельного золотоискателя из рассказов Джека Лондона, который зачем-то нацепил на нос круглые очки Джона Леннона.
Протерев окуляры, старатель с кислой миной оглядел товар в шкафах и на стенах, а потом уставил свои голубые глаза на оценщика. Магазин был маленький, и процедура экспертизы проходила прямо на людях. Как раз в этот момент Валю вовсю корчило от этюда в багровых тонах, на котором неизвестный мастер конца девятнадцатого века изобразил церковь, кабак и темную крестьянскую массу. Иосиф Бурмистров сидел рядом и внимательно следил за Валиными гримасами.
Синькин понаблюдал с полминуты за Валей, слегка пощупал глазом Бурмистрова, еще раз оглядел стены, а потом громко спросил:
– Слышь, хозяин, а почем у тебя вон та художественная ценность?
И кивнул на крошечную картинку в массивной золотой раме – ту самую, которую Валя забраковал в день своего появления в магазине.
– Илья Ефимыч? Три тыщи баксов, – с готовностью ответил Иосиф. – Со справкой этюдик-то. Сам Илья Ефимыч.