если бы не Америка… Вот, оказывается, нет.
И еще скажу вот что: если бы Мандельштаму было предложено –
или Нобелевская премия, или вот это, он, конечно, предпочел бы прожить
жизнь так, как он прожил. Ему нужно было быть поэтом этой земли, это-
го народа, и, конечно, он бы выбрал это. Ничуть не сомневаюсь. У меня
сохранился только один конвертик и один листочек, напечатанный на ма-
шинке. Все остальное нельзя было хранить. Остальное я отдала в Музей
писателей Урала, но не знаю, как они распорядились моим экспонатом.
Ю. К.: Майя, расскажи немножко, у папы в библиотеке какие книги
были?
М. Н.: Отец мой был хорошо образован, потому что раньше всех об-
разовывали очень хорошо. Раньше во всех технических институтах учи-
ли людей и держаться в седле, и поэзии, и танцам. Реальное училище.
Он сам выбрал учебное заведение. Их так учили, потому что в то время
считалось, что техническая интеллигенция на том месте, где она будет
работать в промышленности, должна создавать культурную атмосферу.
Уральская интеллигенция с этим, между прочим, очень хорошо справля-
лась. Из книг у него были и философия, и классика, и специальная лите-
ратура. Все это во время Гражданской войны было спалено.
Ю. К.: А поэзия какая была?
М. Н.: А поэзия… Частично, что касается Блока, Гумилева, Северя-
нина и так далее, это все даже осталось в моем доме. Серебряный век поч-
ти полностью. Все собирал отец, потому что мама еще дитя была. Отец
не пропускал ни одного выступления Шаляпина, он видел всех: Есенина,
20
Блока, Северянина, Маяковского, Гиппиус. Он видел их всех вживую.
И его рассуждения были чрезвычайно интересными. Скажем, по поводу
Гиппиус рассказывал, как она была одета, тонкая талия, волосы. В пере-
воде на современный язык – секс-бомба, но очень злая. Очень мне по-
нравилось про Маяковского. Я у него спросила: «А Маяковский какой?»
Он ответил: «Ну, в тот раз он был хорошо одет, я видел его еще когда он
был неважно одет. А вот в тот раз в дорогом костюме, на вид высокий,
хорошо сложенный, но очень плохо воспитан». Как вы помните, в 30-е
годы, когда идеологический прессинг еще не распространился, издавали
Пруста и Джойса. И Пруста, например, я читала в издании 30-х годов. По-
том все прекратилось. Любимое мое – предвоенное издание Лермонтова,
и Пушкина перед войной издали. Что касается того, что сгорело… Отец
как из дома вышел, так просто больше не смог туда войти. Но кое-какие
вещи из старого дома остались. А из книг – ничего. Вот если бы кто-то
из маминой семьи остался жив, хоть один, судьба была бы решена – на
корабль и в Бизерту. Императорскую эскадру же уводили туда, они хотели
ее сохранить для отечества. Она же в полном боевом порядке, со всеми
пушками и матросами ушла, и если бы хоть один мужчина был жив… Ой,
я каждый раз когда стою там, думаю, это Бог меня не забыл, это Бог меня
не забыл. Все хочу съездить в эту Бизерту, положить цветы туда.
Ю. К.: Мама была тоже благородного происхождения?
М. Н.: Мама была из дворянства.
Ю. К.: Маму как звали?
М. Н.: Маму звали Нина Викторовна. Да ты что, у бабушки даже
где-то имение есть. Я не стала узнавать, потому что моя родная бабушка
умерла здесь в войну, а двоюродная осталась… Красавица была неверо-
ятная. Ю. К.: Как вы попали вообще сюда?
М. Н.: Сейчас расскажу. Моя бабушка только за три месяца до смер-
ти нарисовала мне схемку, сказала, что вот там твой дом, сходи, посмотри.
Я нашла его, и даже внук Гришенька маленький там у меня сфотографи-
рован. История нашей семьи, что со стороны отца, что со стороны мате-
ри, мне ужасно нравится. Они разные, ибо в южной истории сплошные
безумные страсти, испанский роман можно написать. А здесь столбовой
эпос, сплошное мужество, терпение и служение. Отец никакой другой
земли не хотел признавать и вообще видеть не хотел. Тем не менее он три
года подряд ездил в Крым и жил там. Это очень интересно, это у меня
описано как раз в «Месте». Значит, такова была судьба. И история их…
Ну понятно, кто живет в Севастополе? Это флот. Там другим людям и
делать нечего. Поэтому там были те люди, которые жили при флоте.
21
В начале XVIII века, когда к Петру I в армию служить приходили
многие европейцы, был один серб по фамилии Христиан ович или Хри-
сти анович. Он служил в армии и заслужил имение. Моя прабабушка была
последней сербиянкой. До нее они женились только друг на друге. Исто-
рия того, как она вышла замуж за прадеда, совершенно потрясающая. Вся
их история полна немыслимых происшествий. Прямо роман на романе.
Она была очень красивая, вполне обеспеченная, с имением, с при-
даным и так далее. А прадед ехал к месту службы, и какой-то товарищ
уговорил его заехать. Это было еще тогда, когда память о Крымской
войне держалась и почиталась. И в доме собрались, значит, какая-то тет-
ка, какие-то барышни, накрыли на стол, и моя прабабка, царственной со-
вершенно внешности – у Маши ее глаза. Она выходит, и получилось, что
с некоторым опозданием, все уже рассаживаются за стол.
Самое удивительно что: ведь у меня еще есть брат и сестра. Все
семейные предания и рассказы были переданы моей бабушкой только
мне. И когда бабушка умирала, сказала: все фотокарточки отдайте Майе.
И даже все, что было у моих брата и сестры, – все это отдали мне. И все
это у меня хранится, все послужные списки деда и так далее. Ну вот.
И поскольку моя прабабка вышла несколько позже, она была смуще-
на и за обедом не принимала участия в разговоре, – а то подумают, что
барышня невоспитанная, чуток задержалась, или, напротив же, каприз-
ница. И все пообедали, пошли пить чай на террасу или в беседку, я уже не
помню, и когда все поднялись из-за стола, прадед мой, по фамилии Алек-
сандров, обращается к отцу, к сербу-то, Христи ановичу-Христиан овичу,
и просит руки и сердца его дочери. Отец барышни был совершенно сму-
щен, потому что так не делается, это почти неприлично. И он, не желая
ставить этого молодого человека в неловкое положение, стал говорить
о том, что, дескать, мы об этом еще и не думали, я, мол, и сам еще хоть
куда, – а он был давно уже вдовец. И тут встает моя прабабка, сербиянка,
и говорит, что она согласна. Он был совершенно некрасивый. Она – не-
мыслимая красавица. Он был русский. Она была первой сербиянкой…
Ю. К.: Она была первой сербиянкой, которая нарушает традицию
этнических браков…
М. Н.: Да, вот так.
Ю. К.: Я все время удивлялся: ты все время переводила сербов…
М. Н.: Сербов я люблю. Юр, я тебе сразу скажу, во-первых, сербы –
они красивые. Если так сказать, самые красивые мужчины в Европе –
конечно, славяне. Притом славяне северные, это мы, и славяне южные,
это сербы. Понимаешь, в них есть воинственное, орлиное. Это первое.
Второе. Юр, ну ты же помнишь историю Великой Отечественной войны:
22
с фашистами сражались только Советский Союз и Югославия в лице сер-
бов. Там были всякие события, всякие темные стороны. Только сербы.
Сербский поэт, которого я много переводила, мне однажды сказал: «Ну, я,
Майя, уже вообще не знаю, что я написал, а что – ты». Потому что он сам
партизанил.
Ю. К.: Это Цирилл Злобец?
М. Н.: Да, он очень интересный был.
Ю. К.: Ему сколько лет?