Разуваев даже сплюнул со злости. Все засмеялись. Гутов сдержанно улыбнулся.
Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка.
В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта — 200 километров, а рядом — Финляндия.
«Судам, захваченным в море штормом, — говорится в международном морском законе, — разрешается укрыться в любом порту всякого государства мира».
И вспомнившие этот закон эпроновцы весело направились к Финляндии. Подойдя близко к берегу, они радировали в порт. Но ответа не последовало. А уже помрачнело все вокруг, волны поднимались все выше и выше и гулко ударяли в борта корабля. Снова запросили. И опять молчание. Наконец из порта примчался финский катер с чиновниками. Толстый человек в новенькой форме улыбаясь взял в руки переговорную трубу. К ногам его жался мопс с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. И вдруг чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в его просьбе. На борту судна воцарилось молчание. А финский катер уже поворачивал обратно, холодная волна обрызгивала мопсика, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.
Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки…
Эпроновский корабль тоже повернул, но прямо в открытое море, подальше от финского берега.
Гутов, как всегда, сдержанно улыбался и говорил:
— Ничего, все хорошо. Вот только поднимем лодку.
С капитанского мостика в это время раздалось приказание:
— Надеть всем спасательные пояса!
Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.
Волны перехлестывали через борт, мыли палубу. Боцман не давал сходить в кубрики. Нужно было крепить концы, найтовить оборудование, спасать от волн, которые могли его разбить и унести.
Чтобы пробежать по палубе, надо было выждать волну и пулей кинуться к нужному месту. Едва Гутов бросился вперед, огромная волна перекатила через него. Он уцепился за что-то железное и удержался. Волны совсем стали накрывать судно. Только рубка одна виднелась. Вода не успевала сбегать через шпигаты и вкатывалась в кубрики.
Лицо Гутов а пожелтело, он устал. Выломило железные стойки, унесло шлюпку и чуть не смыло боцмана… Два дня и три ночи продолжалась буря. А когда она кончилась, водолазы принялись за работу.
Работа не прекращалась до глубокой осени.
И вот наступил наконец долгожданный день. Все приготовления к подъему лодки были закончены.
Волнение охватило команду. В назначенное время, по четко установленному плану, все заняли свои места.
— Пошла! — негромко приказал командир.
— Вира! — прогремел боцман.
И сразу заработали лебедки. Многострунные тросы, продетые под днище лодки, вздрогнули и, натянувшись, медленно поползли вверх.
— Вира сильней! — снова повторил боцман.
Водолазы придвинулись к борту. Под поверхностью отливающей сталью воды показалась большая сигарообразная тень. Еще не веря своим глазам, смотрели водолазы на порыжевшую спину лодки, на ее футшгок, на погнутый конец перископа, на тросы, на все эти мелочи, которые в глубине морской чуть не стоили им жизни.
Гулкое, «ура» раскатилось по просторам волнующейся Балтики и отдало эхом в далеких берегах залива. Радостные, с горящими глазами подходили друг к другу люди, пожимали руки и поздравляли с победой.
«Девятку» накрепко запеленали в стальные тросы и, бережно буксируя, повели в Кронштадт.
Много месяцев под ногами водолазов была только зыбкая падуба да простиравшиеся вокруг бескрайные водные просторы. И теперь, когда Разуваев и Гутов выскочили на кронштадтский берег, им показалось, что под ними по-прежнему все качается. Пошатываясь, нетвердой походкой пошли они по берегу.
Водолаз Зыбков
Была осень — лучшее время для ловли трепангов. Водолазный баркас зашел в самую глухую бухту моря и бросил якорь. Два корейца, качальщики водолазной помпы на баркасе, быстро начали перетаскивать к трапу водолазные принадлежности: шлем, груза, манишку, сигнал. Водолазы Дудыкин и Коваленко, с ключами в руках, присоединяли к помпе длинный резиновый шланг, а водолаз Зыбков сидел в рубке и готовился к спуску под воду.
Зыбков натягивал на себя вязаное шерстяное белье и все время поглядывал на вешалку. Там висели старые водолазные костюмы, ободранные, выцветшие, в сплошных заплатах. Но Зыбков глядел не на них. Он любовался новеньким костюмом, который висел с краю. По зеленому тифтику костюма растянулась во всю грудь несмываемая надпись крупными, ярко-красными буквами: