Войцех Тохман. Бешеный пес
Сегодня, дорогие братья и сестры, мы отмечаем Всемирный день больного. В семьдесят пятую годовщину Фатимских явлений Девы Марии и одиннадцатую годовщину покушения на свою жизнь праздник этот установил наш возлюбленный Иоанн Павел II. Наш великий Папа-поляк, который знал, что такое боль.
Сегодня мы думаем о человеке страждущем. Возможно, рядом есть кто-то, кто тяжело болен, кто не может сегодня быть здесь с нами. Но с ним сейчас ваши мысли. Возможно, вас мучают какие-то вопросы, угрызения совести: достаточно ли времени я провожу со страдальцем? Рядом ли я с ним ежедневно? Помогаю ли ему? Поддерживаю ли? Сопровождаю? А может, я о нем забываю? Избегаю его? Может, его раны, язвы, опухоли слишком отвратительны? Может, источают неприятный запах? Может, от нашего больного несет гноем? Рвотой? Мочой? Калом? А может, обыкновенной старостью? Его страдания — слишком тяжкий груз для меня? Я от него отворачиваюсь?
Моя сегодняшняя проповедь наверняка станет для многих из вас слишком тяжким грузом. И уж конечно, она не для детских ушей. Эта проповедь — только для взрослых. Детей я попрошу выйти. Моих учеников тоже. Что бы вы обо мне потом ни услышали, попытайтесь в тишине за меня помолиться.
Тяжело мне сегодня стоять перед вами. Вы знаете меня как открытого, улыбающегося, современного священника. Я не задираю голову. Не отгораживаюсь никакими барьерами. Не ношу без необходимости ни сутану, ни колоратку [1]. Хорошо чувствую себя в джинсах, футболке, бейсболке. Езжу на горном велосипеде, отплясывал с вами не на одной свадьбе. Вместе с вами организую помощь нуждающимся. Стараюсь служить ближним всеми силами. Ибо именно так вижу я роль служителя Божьего: быть с людьми и для людей. Я знаю, что у нас с вами все складывается, как должно.
Кроме одного.
И поэтому так тяжело мне сегодня смотреть вам в глаза.
Но что это за тяжесть в сравнении с тяжестью Жертвы Христовой! Я должен нести свою ношу, помня о той Жертве. Сопутствующие мне возвращаются, как кадры из фильма при перемотке. Особенно ясно я вижу их, когда беру в руки Тело Христово, когда поднимаю его, когда говорю: возьмите и вкусите. Ноша тяжелеет, а картины не желают отступать. Наоборот, становятся все ярче; я вижу потные торсы, бицепсы, плоские животы, крепкие ляжки, но продолжаю говорить: сие есть Тело Мое, которое за вас предается.
Я хочу поведать вам правду и только правду: я согрешил. Но я не из тех геев, которые считают, что нужно устраивать все эти парады, носить радужные флаги[2], разрешать двум мужчинам вступать в законный брак и усыновлять детей. Я не согласен с этим. Я согласен скорее с теми, кто утверждает, что борьба против так называемой дискриминации сексменьшинств — скрытая, но навязчивая пропаганда гомосексуализма. Пропаганда болезни. Это вероломный протест против ценностей, на которых зиждется наша цивилизация. А зиждется она на христианстве и естественных законах. Природа однозначно учит нас, что оправдана только связь между женщиной и мужчиной. Гомосексуализм — это ошибка природы, злая шутка, возможно, просчет в эволюции. Хотя ген, отвечающий за гомосексуализм, до сих пор не найден.
Тем, кто кричит о гомофобии, правда глаза колет.
Колет она глаза и мне. И я болен.
Некоторые говорят, что от гомосексуализма до педофилии один шаг. Мне так не кажется. Я на мальчиков не смотрю. Меня мальчики не интересуют.
Мне нравятся зрелые мужчины, смуглые, высокие, сильные. Их ищу я, они мне нужны.
И это небольшая часть правды, для начала.
Я понимаю, что для некоторых эта правда слишком ужасна.
Священник говорит с алтаря о торсах, бицепсах, ляжках.
А почему он должен молчать?
Их нет? Они не существуют?
Еще как существуют! Даже здесь, дорогие братья и сестры, в храме, у дарохранительницы. Посмотрите на себя и на образа на стенах. Ведь никакие одежды не заставят нас усомниться в том, что создано Богом Отцом.
А эти перешептывания, которые я слышу, ведь это не шутки? Эти проклятия? Сквернословие? Почему вы произносите бранные слова так тихо? Потому что поверили мне свои провинности? Свои постыдные слабости, измены, низости, подлости, кражи? Нет, я никому о них не скажу. И не только потому, что вас защищает тайна исповеди. Вам нечего бояться. Ни того, что здесь, ни того, что там — в Царстве Божьем. Если вы искренне раскаиваетесь в своих грехах, если хотите исправиться, Господь вам все простит. Господь добр и милосерд.
Сколько себя помню, я всегда был в костеле. Не во дворе, на спортивной площадке, в бассейне, нет. В школе и в костеле. Мне нравился запах ладана и запах одеколона, которым спрыскивались молодые ксендзы. Мой отец никакими духами не пользовался, не слишком часто мылся и не слишком часто уделял мне внимание. Не пил, не бил меня, не прикасался. Работал и давал деньги на карманные расходы. Мать тоже работала, только за океаном. Уехала, когда мне было пять лет. У нее закончилась виза, она осталась там нелегально и живет до сих пор. Я не видел ее двадцать восемь лет. Она не может оттуда уехать— второй раз ее не впустят. Я не могу получить визу, чтобы навестить ее. Впрочем, не знаю, хочу ли. Иногда она звонит и говорит мне: «I love you». И требует прислать фотографии. Я посылаю. Тогда она звонит и, рыдая, восклицает, что я still beautiful [3].
1
Жесткий белый воротничок, элемент облачения католических священнослужителей. (Здесь и далее — прим. перев.)