Матеуш по-своему воспринял мой отчаянный жест.
– Не расстраивайся, у меня есть еще кофе.
И когда я, не в силах вымолвить слова, лишь покачала головой, поспешил заверить, что и спички у него тоже есть.
– Да нет же, погоди! Ты прав, дело в доске! Это не Гатя! – бессвязно выкрикивала я.
Зная мой темперамент, Матеуш дал время мне прийти в себя. Выловив коробок спичек, он принес мне свежий кофе, новый коробок спичек, поставил все это на столик передо мной и только тогда потребовал объяснений.
Я рассказала ему обо всех непонятных, загадочных событиях в моей квартире, и теперь, в свете последних данных, многое стало мне понятным. Кто-то видел, как я покидала Гатину квартиру, держа в объятиях доску. Кто-то принялся шарить в моей квартире – не сразу, года через четыре после отъезда Гати, наверное, раньше мой младший сын больше внимания уделял ключам, и этого таинственного незнакомца интересовали доски, ну конечно же, только теперь я это поняла! Марки лежали на табуретке – на доске! За моей икебаной на стене висела толстая древесностружечная плита! На шкафу лежала большая чертежная доска!
Матеуш с огромным вниманием выслушал мой рассказ. Особый интерес он проявил к взломщику, на которого свалилась со шкафа мраморная плитка.
– Ты уверена, что никогда раньше не видела этого человека?
– Совершенно уверена. Ни раньше, ни после.
Матеуш подумал и спросил:
– А с Мундей ты была знакома?
– С каким Мундей?
– С Гатиным братом.
– Нет, он уже успел сбежать.
– И тот человек не похож ни на одного из Гатиных приятелей? Ведь ты же бывала в ее доме. А у них с Мундей приятели, как правило, были общие.
– Да нет же, говорю, не встречала я его.
Матеуш подошел к куче фотографий, вывалившихся из ящиков письменного стола, и принес мне целую охапку. Мы стали их рассматривать. Наконец на одной из них Матеуш нашел Мундю, Гатиного брата. На фотографии он был снят в большой компании, за столом, на террасе загородного дома.
– Вот это Мундя, – ткнул Матеуш в одного из них.
Я потребовала лупу и, когда после долгих поисков Матеуш разыскал и принес ее мне, внимательно рассмотрела Мундю.
– Знаешь, и лицом он мне тоже не нравится, – заявила я. – Нет, это не тот взломщик.
– А других ты рассмотрела?
С помощью лупы я рассмотрела всех присутствующих на террасе.
– Нет, моего недобитка здесь нет.
– Знаешь что, – вдруг очень серьезным голосом предложил мне Матеуш, – возьми-ка ты себе эту фотографию. Кто знает, может, один из них и встретится на твоем жизненном пути.
– Так ведь все эти люди теперь, как минимум, стали старше на десять лет.
– Ничего, может, они не очень изменились. Что же касается доски, думаю, ты сама понимаешь, вокруг нее все вертится, и тебе обязательно надо ее получить обратно…
Если бы я знала, сколько мне придется намучиться с этой проклятой доской, ни за что бы с ней не связывалась!
Неприятности начались с самого начала. Оказалось, что приятель моего сына, некий Клекот, съехал с квартиры, а куда – неизвестно. А поскольку он и с работы уволился, сын не мог его найти. На прежней квартире он не был прописан, о чем я лично узнала, когда явилась в администрацию за новым адресом бывшего жильца. Прописана там была сестра Клекота с мужем и ребенком. Их новый адрес мне дали.
Поехала я к ним на Урсынов. Никогда не была в этом районе Варшавы, с трудом нашла дом. И говорить с сестрой Клекота было очень трудно. Нет, молодая женщина была общительна и словоохотлива, но ее трехлетний сынишка не переставая дул в свою новую жестяную трубу, что весьма затрудняло общение с его мамой. С трудом мы докричались друг до друга. Выяснилось, что ее брат здесь с ними не живет, отсюда ему далеко до его новой работы. Где живет, сестра не знала, и где работает, не знала тоже. Кажется, на комбинате «Варшава», а может, «Жерань» или еще где.
– Убью тебя, – в отчаянии пригрозила я сыну. – В конце концов, кто у меня выпросил эту доску? Делай что хочешь, но разыщи своего Клекота!
– Не могу я все время отпрашиваться с работы! – возмутился ребенок. – Придется побегать по отделам кадров. А отпуск на розыски Клекота мне не дадут. Я уже расспрашивал парней, никто не знает. У меня палец болит, столько кручу телефон! Позвони ты.
Я открыла было рот, чтобы дать достойный ответ этому паршивцу, но вовремя вспомнила, что родители должны расплачиваться за недостатки в воспитании детей.
По телефону узнать ничего не удалось, пришлось съездить и на комбинат «Варшава», и в «Жерань». Клекот там нигде не фигурировал. Посовещавшись с сыном, мы наметили другие родственные предприятия, и в отделе кадров одного из них мне наконец посчастливилось.
Среди дамского персонала в отделе кадров этого завода выделялся, как единственный орешек в булке, сотрудник мужского пола, чрезвычайно услужливый и разговорчивый. Услышав, о ком я спрашиваю завкадрами, он сорвался со своего места и бросился к нам с криком:
– Клекот! Я его знаю! Он работает у нас! А вы его родственница?
На всякий случай я ответила уклончиво, давая понять, что почти родственница.
– Ах, как мне неприятно! – выкрикивал неугомонный кадровик. – Ах, как пани не повезло! Только умоляю вас – пожалуйста, не волнуйтесь.
Я испугалась:
– Езус-Мария! Он умер?
– Да нет, нет, говорят, ему уже лучше! Попал под грузовик, но выкарабкается, верьте мне, выкарабкается.
Узнав, что пострадавший Клекот находится в отделении травматической хирургии в больнице на Белянах, я немедленно отправилась туда. Больница мне знакомая, и у меня даже давно был разработан метод, как проникать к больным, не дожидаясь дня посещений. Сын, с которым я созвонилась, ждал меня у входа.
Нужную нам палату на четвертом этаже мы нашли легко. Кадровик сказал – Клекот лежит у самого окна, справа. Надо же, какие бывают кадровики!
Палата оказалась на шесть человек, все койки были заняты. Мы с сыном робко прошли через всю палату к окну и, обескураженные, остановились у койки справа.
– Это он? – шепотом спросила я.
– А мне откуда знать? – обиженно шепнул в ответ сын. – Я ведь не Святой Дух!
И в самом деле, вряд ли родная мать могла бы узнать сына в лежащей на кровати фигуре. Нога на вытяжке – это еще мелочи. Ногу как раз можно было различить, все же остальное было так замотано бинтами, что представляло один большой снежный монолит.
Возможно, для дыхания где-то в районе носа оставлена дырка. И все. Как тут определить, что это за человек и что он сейчас делает? Может, как раз спит?
Толкнув сына в бок, я прошептала:
– Скажи ему что-нибудь! Спроси, это он?
– Эй, привет! – неуверенно произнес сын. – Ты Клекот?
Белая глыба вроде немного пошевелилась. Оказывается, для рта тоже оставлено отверстие, потому что оттуда прошуршало с явным любопытством:
– Привет, а кто там?
– Я, – ответил сын. – Скажи, ты Клекот или нет, а то тебя не узнаешь.
– Ясно, Клекот, – возмущенно отозвалась глыба, – а что?
– Это же надо, как тебя угораздило! – посочувствовал сын. – А где ты сейчас живешь?
– На Коженевского. Слушай, а ты кто? Что-то я никак не признаю.
– Роберт я.
– Какой Роберт? Не знаю я никакого Роберта.
– Да ты что, память отшибло? Роберт я, ты меня знаешь.
– Чтоб мне лопнуть… А откуда я тебя знаю?
– Нешто я помню? – возмутился сын. – Со школы еще. А потом, года два назад, мы с тобой еще вместе халтуру делали. Ну, вспомнил?
Глыба долго молча вспоминала, потом прошуршала:
– Первый раз слышу. Что за халтура?
– Ну, для ресторана в мотеле, мы с тобой оба там вкалывали. Вспомнил?
Глыба опять посомневалась, потом решительно заявила:
– В жизни никогда такого не делал!
– Совсем память потерял! – разозлился сын. – Слушай, а может, это не ты? Ты Клекот?
– Да Клекот я!
– По фамилии Марцысяк? А зовут тебя Анджей?
– Какой Марцысяк? – уже громким голосом произнес больной. – Фамилия моя Клекот, а никакого Анджея Марцысяка я не знаю!