– Да нет же! – настаивал сын. – Ты Клекот Марцысяк, а зовут тебя Анджей!
– А пошел ты! – совсем разозлился больной. – Я лучше тебя знаю, как меня зовут!
В полном молчании и с большим интересом слушали этот захватывающий диалог остальные пятеро пострадавших. Я тронула Роберта за плечо.
– Извините нас, проше пана, – громко обратилась я к белой глыбе. – Произошла ошибка, мы приняли вас за другого. Разрешите пожелать вам скорейшего выздоровления и…
– А это кто там еще? – рассвирепела глыба. – Что за холера, какие-то посторонние повадились ходить…
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, я повернулась и выбежала из палаты. Роберт догнал меня на лестнице.
– Мать, это не он, – открыл сын Америку.
– Нет, я все-таки тебя убью! – только и могла я произнести. – Так как же зовут твоего Клекота?
– Какого Клекота?
– Боже, дай мне терпения! Не этого же, а того, твоего! Которого мы ищем!
– А, того. Ты ведь слышала – Марцысяк.
– А я бегаю по учреждениям и спрашиваю про Клекота! Чтоб тебе лопнуть!
– Я думал, ты знаешь, Клекот – это прозвище.
– Откуда мне знать? Только и слышу – Клекот, Клекот, я решила, что это фамилия. Откуда вообще взялось такое прозвище – Клекот?
– А я знаю? Так его с детства прозвали. Да ты не сердись, я думал, ты знаешь. А ты, значит, спрашивала его в кадрах как Клекота?
Никогда в жизни я не была так близка к тому, чтобы стать убийцей собственного сына. А Роберт вечером рассказал все старшему брату, чтобы и он порадовался, и я слышала, как оба моих сына в своей комнате покатывались от смеха.
Пришлось еще раз нанести визит сестре нашего Клекота, и я заставила Роберта сопровождать меня.
На сей раз милое дитя бегало по квартире с машинкой на палочке. Машинка издавала из себя звуки, которым жестяная дудочка и в подметки не годилась. Тут уж всякий разговор с мамой ребенка исключался. Грохот на мгновения стихал, когда дитя убегало в прихожую, но эти мгновения были слишком краткими, мне удалось лишь выяснить, что сестра Клекота что-то слышала о чертежной доске и что с этой доской что-то случилось. В голове не только вертелись, но и крепли преступные мысли относительно того, что некоторых сыновей таки следует убивать.
И вдруг воцарилась тишина. Мы обе судорожно дернулись и поспешили в прихожую. Мой сын что-то делал с машинкой, а сын сестры Клекота, разинув рот от любопытства, не сводил глаз с его рук.
– Теперь я все поняла, – с горечью сказала сестра Клекота. – Эти игрушки мальчику дарит моя подружка, у которой нет своих детей. Она хотела выйти замуж за моего мужа. Мне ее жаль, и я решила – вынесу все!
– Но у ребенка от этого может испортиться слух, – посочувствовала я.
– Вы так думаете?
– Тут и думать нечего, такие децибелы даром не проходят.
– Не знаю, что и делать, – засомневалась сестра Клекота.
На меня снизошло вдохновение:
– Сделайте так. Громогласные игрушки отберите у ребенка и спрячьте. Давайте ему играть только тогда, когда ваша приятельница приходит в гости.
Сестра Клекота просияла, идея пришлась ей по душе.
– Ну, в таком случае я вам признаюсь, – сказала она. – Доска у меня в кухне. Правда, я не уверена, что ваша или брата, но на ней исключительно удобно раскатывать тесто. Не хотелось бы с ней расставаться, но раз она вам так нужна…
Я полностью разделяла мнение женщины относительно пригодности доски в этой новой функции, заверив ее, что и сама неоднократно использовала ее не по назначению и не высказала претензий. Ободренная моей реакцией, сестра Клекота провела меня в кухню. Доска как раз использовалась в ее новой функции, и я с ходу определила – это не та. На всякий случай я все же осмотрела ее снизу, но никаких следов переделки не обнаружила.
– Это доска вашего брата, – сказала я. – Но, может, вы вспомните, что стало с моей?
Оба наших сына по уши были заняты раскручиванием машинки, разговору ничто не мешало. Сестра Клекота нежно погладила доску.
– А я уже испугалась, что вы ее у меня заберете. Знаю, конечно. Когда мы собирались переезжать, много было хлопот с перевозом вещей. И когда обнаружилось, что у брата две чертежные доски, мы решили, одна лишняя. Эту я взяла, брата как раз не было дома, пришлось самой паковаться, ну я и отдала вторую соседу, тому, что жил с нами на одной лестничной площадке.
– А кто он?
– Вроде инженер. Нет, архитектор, вспомнила! Еще помогал мне паковать вещи. Я спросила, не нужна ли ему доска. Сказал – возьму, пригодится. Вы не подумайте, я знала, что она чужая, и предупредила соседа, если хозяин объявится – придется отдать. Человек он порядочный, отдаст обязательно. Хотите, я ему записку напишу?
От записки я отказалась, Тадеуш мне и так отдаст, если доска у него. Я поспешила убраться из квартиры сестры Клекота, ибо вдруг опять возобновился адский шум игрушечной машинки.
Нагнав меня на лестнице, Роберт поделился впечатлениями:
– Знаешь, мать, если бы у нас настоящие машины делали так добротно, как игрушечные, автосервис остался бы без работы. Сколько я намучился, пытаясь испортить это свинство, ты не представляешь! И все без толку, сама видишь. Теперь куда?
К Тадеушу мы добрались без приключений и застали его дома.
– Да, доска у меня, – сразу признался он. – Меня предупредили, что чужая. Выходит, твоя?
– Нет, Гатина.
– И она только теперь о ней вспомнила? А где сейчас вообще эта Гатя?
– В Африке. Но возможно, уже и в другом месте.
– И что же, решила вернуться?
– Нет, похоже, вообще не собирается возвращаться.
– Родину предала, – осудил Гатю Тадеуш. – Такая недостойна доски. Не знаю, стоит ли ее отдавать…
– Ты что, ставишь меня с Гатей на одну доску? – возмутилась я. – Ведь ты ее мне отдаешь, не Гате, а я ничего не предавала.
– А, ты – другое дело. Просто я протестую против экспорта досок, в последнее время их невозможно стало достать. Хорошо, пошли, посмотрим, что у меня на ней приколото.
Вместе с Тадеушем мы осмотрели доску. В глаза бросилась привинченная сбоку бирка с надписью:
«Проектное бюро министерства здравоохранения». Точно, это Гатина доска.
Тадеуш тоже обратил внимание на бирку и сделал правильный вывод:
– Выходит, доску Гатя свистнула с места работы. На твоем месте я бы не стал афишировать этого обстоятельства.
Я заверила его, что не собираюсь афишировать, и попросила позволения позвонить.
– Слушай, Матеуш, – взволнованно сказала я в трубку, – хорошо, что застала тебя дома. Доска у меня. Я ее нашла! Сейчас привезу.
Матеуш как-то вяло прореагировал на сенсационное сообщение, бормотал что-то маловразумительное, пытался отговорить меня от немедленного приезда к нему, выклянчил отсрочку хотя бы в полчаса, а когда я набросилась на него с бранью, только простонал:
– Надо же иметь хоть чуточку такта! Будь человеком!
Проявляя тактичность, мне пришлось поколесить с доской по городу, приехала я к Матеушу только через час. Вместе с ним мы внимательно изучили доску и ничего необычного в ней не обнаружили. Доска как доска, немного подержанная, но обычная, чертежная. Камень свалился у меня с сердца.
– Теперь можешь успокоиться, – заявила я, отбирая у Матеуша лупу. – Видишь бирку – «Проектное бюро министерства здравоохранения»? Гатя как раз там работала перед отъездом, оттуда и стибрила доску. И моя совесть теперь чиста, раз доска государственная, я имею на нее такое же право, что и Гатя, и забираю ее себе. Хотя нет, пускай остается у тебя, на всякий случай…
Тяжело вздохнув, Матеуш прислонил доску к стене.
– Выходит, «Цыганка» пропала. А из-за этой чертовой доски ты мне такую девушку спугнула…
Следующие четыре года моей жизни прошли спокойно. Спокойно, разумеется, лишь в том, что касается отношений с Гатей. На самом же деле на меня валились тысячи всевозможных проблем, про Гатю с ее проблемами я начисто забыла. С Матеушем виделись редко, каждый был занят собой, к тому же не совпадало наше пребывание в стране, то он выезжал за границу, то я. И когда после длительного перерыва опять услышала его голос по телефону, немало удивилась. При этом сердце мое не екнуло в злом предчувствии, я просто обрадовалась, что слышу его.