Алиса трясется в немом приступе хохота и останавливается, согнувшись.
Женщины. Ну, язык жестов. Ну, громко говорить. Ну, горячий финский парень. Неужели это так смешно?
***
Оказалось, смешно. Особенно хорошо получилось, когда я, войдя в комнату, широко (по совету Алисы) развел руки и громко, нараспев (по совету Алисы) произнес: «Хиле ильтапава Мика, пахейлани вальватаа!», что (по словам Алисы) означало «Добрый день, глубокоуважаемый Мика» на финском. А потом из другой комнаты, крутя во все стороны любопытной головой, выпорхнула Мику.
То есть это я сейчас знаю, что это была Мику. А тогда я увидел просто худенькую, хрупкую девушку с немного азиатскими чертами лица и длиннейшими волосами радикально зеленого цвета, связанными в забавные хвостики. Девушка смотрела на меня немного удивленно, а в руках у нее была гитара.
— Здрасссе, — споткнулся я на ровном месте. — А Мика дома?
«Как говорит наш дорогой шеф, если человек идиот, то это надолго!»
Чуть раскосые глаза девушки расширились до установленных природой пределов. Голос ее звенел серебряным колокольчиком.
— Мику — это я. А… что это было, когда ты вошел? Такое хриплое и страшное — я думала, кто-то пытается демонов вызвать.
Знаю я одного демона. Рыжего и нахального. Но с этим демоном я как-нибудь потом сам разберусь.
— Грешно смеяться над больными людьми, — укорил я Мику. — Это был финский. Мне почему-то показалось, что ты из Финляндии.
— Почему? — удивилась девушка. — Разве похожа?
А и в самом деле, не похожа совсем. Финки — они темноволосые, невысокие. И еще они бывают ножи. А Мику — высокая, гибкая, и очень, очень красивая. Наполовину японка? Филиппинка? Китаянка? Может, из дружественного Вьетнама или не менее дружественной Северной Кореи?
Да тебе, дорогой товарищ, давно пора гарем собирать. Кидаешься на всех встречных девушек, аки три года не евший. Имей совесть.
Но вот как раз совести у меня и нет. Не могу себе ее позволить, такие обстоятельства.
— У меня мама — японка, — улавливает мои мысли Мику. Надеюсь, не все. — В Японии часто волосы красят в разные необычные цвета, поэтому и я решила так же.
— Очень правильное решение, — одобряю я. — Хотя ты, конечно, вся необычная, целиком!
Мику опускает голову, но мне кажется, что похвала ей приятна. А мне тем временем приходит в голову прекрасная идея.
— И на этой оптимистической ноте предлагаю перейти к делу! — бодро говорю я. — Относительно участия в деятельности твоего замечательного музыкального кружка. Имею сильное желание играть музыку на радость рабочему классу!
Мику удивляется, но недолго.
— Конечно-конечно! Если ты умеешь играть, то это очень-очень здорово! А ты умеешь? Умеешь! Это здорово, мы будем очень рады! То есть это я буду рада, потому что я тут одна, в музыкальном кружке! Но потом мы все будем рады — в смысле в лагере, и Ольга Дмитриевна, и Петр Иванович, если у нас получится устроить какой-нибудь вечер авторской песни, или зарубежной музыки, а может даже концерт!
В голове начинает немного звенеть. Серьезно, когда Мику молчала, она производила гораздо лучшее впечатление.
— А Петр Иванович — это кто? — поинтересовался я, в основном чтобы прервать этот прустовский поток сознания.
— А это директор нашего лагеря, — охотно пояснила Мику. — Он в админкорпусе постоянно, редко выходит, только в начале смены там речь говорит и еще в конце, ну и конечно на мероприятия разные ходит, когда мы их устраиваем. Только мы их редко устраиваем, вообще-то. — Она погрустнела. — Но теперь, если ты будешь с нами, мы будем их устраивать чаще! — Она повеселела снова.
А я тем временем вспомнил, что за все время пребывания здесь, так ни разу и не увидел директора лагеря. Интересно, с чего бы это? И не следует ли мне его навестить, просто на всякий случай? А Мику тем временем продолжала.
— У нас тут инструментов много-много, для лагеря, и гитары есть, и скрипка, и барабаны, и даже ионика! Я умею и на ионике, и на гитаре, и сама немного сочиняю. А еще колонки и усилитель работают, так что концерт можно хоть сегодня устроить. Или хотя бы репетицию… Может, репетицию? — Мику с надеждой поглядела на меня.