— Нет, — говорит Алиса. Видение замирает, словно кто-то нажал кнопку паузы.
— Нет? — спрашивает Уолтар.
— Как ты и говорил, это жизнь для богов, — поясняет Алиса. — Добрых или злых, благодетелей или сумасшедших кровожадных маньяков, неважно. Но мы не боги, понимаешь? И сколько бы твоего дорогого спайса ни оказалось в нашей крови, мы останемся теми, кто мы есть. Мы — люди, Уолтар. Всего лишь люди. Иначе никогда не было и никогда не будет, верно?
— Верно, — отвечаю я, потому что она обращалась ко мне. — Да и потом, ты говорил, кажется, что это будет «навсегда, для нас одних». Ты был один очень долго и потому сам не понял, что предложил. На что нам рай, если в него нельзя будет пригласить друзей? Друзья — это не кукла, которую можно отбросить, попользовавшись. Друзья — это те, кто рядом, кто остаются с тобой навсегда. До самой смерти. В противном случае, это были вовсе не друзья, а кто-то совсем другой, совсем не заслуживающий этого звания. И потому наш ответ — нет.
Уолтар молчит. Не очень долго, он бог и привык принимать быстрые решения.
— Вы свободны, ребята, — произносит он, наконец. — Я действительно был один слишком долго, и я никогда не был вашим другом, и… вы свободны. Мы и так слишком задержались на этой чертовой планете.
Девчонки, включая бесчувственную Ульянку, уже в кабине, наш забег по трапу занимает несколько коротких секунд. Уолтар и Доннар смотрят нам вслед. О чем они думают? А о чем могут думать боги? Как еще можно напакостить людям, понятное дело.
Корабль вздрагивает. Сначала я думаю, что дело в катере, но потом понимаю — эта легкость в мышцах, это чувство невесомости, оно везде. Оно означает, что «Пеон» перестал набирать высоту.
— Скепп! — сквозь свист и грохот звучит высокий, звенящий от боли голос. — Леге навис, скепп! Капутес проба! Скепп! Леге навис! Леге на…
Передача рвется и прекращается.
— Это же… — Мику почти кричит, чего не может быть, не может быть в принципе. — Это Лена! Это Ленка! Она…
Меня начинает подташнивать, закладывает уши.
— Отдала свою последнюю команду, — обрывает ее Алиса. На экране катера быстро меняются показания альтиметра. Пятьдесят пять километров. Пятьдесят три. Пятьдесят один. — Черт… я никогда не думала… не думала, что буду… что мне будет…
— Что за дьявольщина? — ревет Уолтар. Из его оружия вырывается черная молния, прожигая дыру в стене. Начинает открываться внешний шлюз, ветер старается побыстрее покинуть осточертевшую палубу. Колпак фонаря задвигается.
— И если мы не взлетим прямо сейчас, то превратимся в радиоактивный пар менее, чем через три минуты, — добавляет Славя, уже лежа в своем кресле. Я нажимаю кнопку, над которой от руки, как курица лапой, написано «Убраться к черту отсюда». Мне, кстати, кресла не досталось, но расконсервировать еще одно мы уже никак не успеем. Включается рабочее синеватое освещение, превращая и без того бледные лица девчонок в маски покойников. Впрочем, я и сам, вероятно, выгляжу не лучше.
— К черту, — говорю я. Перед глазами медленно отдаляющаяся стенка причальной палубы. Там уже идет бой, черные молнии полосуют пространство, гася красно-оранжевые взрывы. Тяжело приходится сегодня местным солдатикам — сначала беглецы-подростки, а теперь еще и парочка заскучавших земных богов. Что сказать? Хороший день понедельником не назовут.
Мысли снова и снова возвращаются к Ленке. О чем она думала, на что надеялась в свои последние страшные минуты? Как умудрилась, повиснув на грани смерти и безвременья, наплевав на себя, помочь нам выполнить первоначальный план? Чего это ей стоило — это решение? И на все это, на свою самоубийственную акцию она ведь решилась по одной- единственной причине.
Ради нас. Тех, кто был рядом.
Задом наперед катер вылетает из раскрытого зева причальной палубы, на секунду включает двигатели, изящно разворачиваясь в пространстве, и камнем рушится вниз. Сорок шесть. Сорок четыре. Сорок два. Меньше и меньше.
Невесомость не приносит облегчения. Из вентиляционных отверстий вырывается ледяной воздух, он сушит слезы. Душу режет полет.
— Я не успела рассмотреть «Пеона» снаружи, — глотая слова, произносит внезапно Мику.
— Тюрьмы не заслуживают детального осмотра, — отрезает Славя. — А тюрьмы, где погибли наши — тем более.
— Смотрите! — Алиса вытягивает шею, но ей из кресла видно хуже. — Это же…
Мне видно хорошо. Словно толстые шерстяные нити, из такой далекой, похожей на вытянутую чашу Земли, вверх несутся столбы белого дыма, увенчанные стальными наконечниками ядерных ракет. Они еще совсем низкие, эти столбы, но они уже захватили цель, она достаточно низко для них, и они не свернут с пути. Снарядов ствольной артиллерии не видно, но я знаю, что они тоже есть.
«Пеон» будет уничтожен.
На корабле, похоже, замечают непорядок — нижние дюзы начинают светиться слабым фиолетовым светом, и его снижение замедляется. Но поздно, слишком поздно. Есть в физике такое понятие — инерция.
Тридцать семь. Тридцать пять. Тридцать один.
— Хрена себе! — вопит Алиса, когда один из столбов дыма проносится совсем рядом, а катер ощутимо трясет.
«Противоракетный маневр?» — услужливо уточняет навигационная система.
— Да!
«Выполняется».
Девчонок вдавливает в кресла, а меня сбивает с ног и прижимает к полу, когда катер резко забирает в сторону. Впрочем, плевать на неудобства. Было бы очень обидно, если бы хоть одна ракета, предназначенная «тряпкам», пропала впустую. Ну, и погибнуть от рук своих же ребят тоже совсем не входит в мои планы.
Двадцать семь. Двадцать пять.
ОМММММММММММ
— Ребятки? — хрипит очнувшаяся Ульянка. — Только я это слышу? Что за хрень происходит?
ММММММММММММ
Это даже не похоже на звук. Звук — это колебания воздуха. А здесь полное ощущение, что колеблется весь мир.