Он верил и не верил. В конце концов не могла же Сталь переспать с половиной страны, хотя и очень старалась. Старалась даже с престарелыми идиотами в специальной клинике для впавших в маразм членов партии с дореволюционным стажем, которые ожидали, как очистительного разбирательства на бюро райкома, второго всемирного потопа, но не желали даже ради забронированного места в Ковчеге Ноя открепиться от своих парторганизаций. Номенклатурные пациенты охотно блудодействовали с нею, но, принимая нежное тепло соучастницы Ноя, оставались верны партии, не могли посту-питься принципами, обеспечивающими право на урну в Кремлевской стене, вследствие чего и покинули клинику, чтобы уплатить членские взносы и более сюда не возвращаться.
Они, конечно, хотели спастись в бессмертии, но не верили ни Федорову, ни мадам де Сталь. Напротив, сочиняя доносы в ЦК, в которых требовали немедленно арестовать никогда не виденного ими Ноя и его мадам, полагали, что партия сумеет выиграть время, чтобы с помощью рабочего класса предотвратить грядущий потоп и добиться полной победы социализма.
Революция, писали они без тени сомнения, была чистой воды бредом, наваждением дьявола, и то, что они в ней участвовали, то, что они ее совершили, объясняется исключительно их невменяемостью, состоянием аффекта, в котором они находились начиная с 1905 года.
Не такие уж это были идиоты, что лишний раз подтверждало подозрения о крупных взятках лучшим психиатрам столицы, сочинявшим фальшивые анамнезы для наследников культа личности. Что же до Ноя, то евреи всегда обвиняли его в том, что он не отмолил, не спас первозданный род человеческий, который, как они были убеждены, составляли некогда одни евреи.
Хотя Ной и был праведником, запросто беседовавшим с Господом, но был им, как это явствует из Бытия, только среди своих поколений, отнюдь не считавших праведность добродетелью. И его родной сын Хам, позабавившийся с пьяным отцом, был не хуже и не лучше других, а вот то, что Ной не сделал ни одной попытки умолить Господа пощадить потомков Адама, являлось страшным обвинением пророку. Так что поделом ему, опозоренному. А род предстояло восстанавливать заново.
Едва кончатся сорок дней снегопада, три медсестры спецклиники будут по очереди оборачиваться голубками и облетать землю, пока не найдут обетованного места. На этом пространстве, названном Россией, они и начнут вить свои гнезда.
Комментарий к несущественному
Не стоит легко верить в реинкарнацию Жермены де Сталь, требовавшей от Наполеона беспримерного мужества и безоглядной жестокости ради достижения высшей цели. Чему он и следовал, хотя и отвергал влияние царственной грешницы: уложил в могилу пять или шесть миллионов человек, ограбил полмира, загубил цвет нации - и слава его не тускнеет в веках.
Но как объяснить то обстоятельство, что Людмила Сталь требовала от Сталина точно того же? Она гнала от себя мысль, что, быть может, Коба просто не создан для власти, ему не хватает воли, недостает решительности, чтобы стать настоящим вождем революции, но в таком случае он должен уйти - уйти сам, уступить место совершенным людям, о которых она ему неустанно твердила, срываясь порой на злую иронию: «И где теперь твой маузер, Коба?»
В конце концов мадам Сталь нашла слова, коим он поверил безоговорочно: «Смерть людей, убитых по твоему приказу, это не настоящая смерть, это как бы смерть понарошку, смерть как в сказке; настанет время, наступит коммунизм, когда эти убитые люди уже ни для кого не будут препятствием, и тогда, как говорил наш учитель Николай Федоров, все они будут возвращены из небытия, воскрешены, все они восстанут из пепла».
И Сталин стал Сталиным. И не надо возвращаться к дате смерти Жермены де Сталь. Не надо ничему удивляться: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться; и нет ничего нового под солнцем». Экклезиаст сказал.
Мадам де Сталь определенно не хватало утонченного артистизма, каким славилась актриса божьей милостью Жозефина Дюшенуа, иначе она носила бы королевскую мантию из сибирских горностаев, подаренную Александром I другой Жозефине де Богарне, Жермена носила бы ее, а не Людмила Николаевна Сталь, которая пожертвовала царскую мантию на подпольные нужды партии. Не только мантию или там особняк на Ордынке - себя она жертвовала, отдаваясь тем, кому на рассвете предстояло идти метать бомбу, бледным, затравленным русским инокам отдавалась, благословляя их на смерть своей любовью. Дальше, сколько им оставалось жить, они думали уже не о своем конце, не о том, что умрут такими молодыми, и уж тем более не о партии и революции, а только о ней, мадам де Сталь, о том, что она была в их жизни, озарив ее счастьем любви. И, значит, все правильно.