– Я учила кое-что.
– Например, таблицу умножения?
– Помню, но могу ошибиться, – сказала Лора. – Все вычисления выполняют машины.
– Понятно. Так вот, в математике есть такое понятие – кривая Гаусса, нормальное распределение. Как бы мы ни сортировали людей, по любому признаку, громадное большинство людей оказываются примерно в центре этой кривой – они оказываются средними. Восемь из десяти имеют средний рост. Восемь из десяти имеют средний ум. Восемь из десяти имеют средний вкус. Если ты хочешь, чтобы восемь из десяти заплатили тебе деньги, ты должен потакать посредственности. Вслед за музыкой и фильмами пришел через литературы. Но литература держалась долго. Издатели выпускали только то, что покупается. Но книга – это все-таки не фильм и даже не видеоклип. Экземпляр книги в тысячи и в миллионы раз дешевле. Поэтому еще долго выходили книги для тех самых двух из десяти, тех двух, которые не попали в центр кривой Гаусса. Конечно, такие книги стоили дороже и они выходили небольшими тиражами. Поэтому литературные таланты начали уничтожаться позже других. Идея была в том, чтобы предотвратить возможную опасность, чтобы приобщить тех самых двоих из десяти к общей веселой, сильной и потной группе. С экономической точки зрения это оказалось не менее выгодно, чем, например, изобретение паровоза в свое время. В этом одна из причин вашего благоденствия. В том, что вы стандартны и устойчивы. У вас нет войн, кризисов, преступлений века, вообще нет политики, нет никаких отклонений, которые которые порой ставят цивилизацию на грань гибели.
– Ты говоришь об этом так, будто всю жизнь только и изучал историю этой планеты.
– Во-первых, мой дед жил на Земле. Он видел все это собственными глазами. Во-вторых, наша цивилизация в определенном смысле основана на вашей. Мы оттолкнулись от ваших ошибок, чтобы пойти в другую сторону. Поэтому мы знаем и помним ваши ошибки. Большинство уехавших во время Великого Исхода были нестандартными людьми. Они предпочли бегство сопротивлению. В этом наша вина перед вами. Если бы мы не ушли тогда, вы бы не были такими стандартными сейчас. Вы бы не были беззащитным стадом.
– И что же дала вам ваша нестандартность?
– Пол столетия войн. Шесть страшных диктатур. Пандемии нервных и психических болезней. Сумасшествия и стрессы. Неуверенность во всем. Громадное количество самоубийств. Извращенную культуру, понятную одиночкам. И безумное счастье понимания жизни.
Лора помолчала, обдумывая его слова.
– Вы бы не променяли это ни на что?
– Ни на что.
– Почему вас называют охотниками?
– Большинство наших мужчин живет охотой на кибернетического зверя. В некотором роде это шоу-бизнес. В некотором роде – глубокая сущность нашей культуры. Мы сделали себя не только нестандартными. Мы сильнее, выносливее и намного быстрее вас. Десять ваших мужчин не справятся со мной, даже если у меня будут завязаны глаза. Прости, мне нужно уйти.
Только что он стоял рядом, и вдруг его не стало. Лора обернулась и посмотрела по сторонам. За ее спиной было два коридора с открытыми дверьми. В каком из них он скрылся?
Выезжая на проспект, она услышала крик. Толстая женщина в черном строгом платье подбросила желтую сумку над головой, заорала визгливо, хрипло, страшно, с надрывом, и грохнулась лицом на камень. Потом поднялась и, продолжая кричать, нетвердой походкой вышла на средину улицы. Там упала и продолжала дергать руками и ногами. Лора вышла из машины. В ней боролись три чувства: брезгливость, любопытство и желание помочь. Равнодействующая трех векторов толкнула ее вперед. Она увидела, как кто-то роется в брошенной сумке из желтого пластика. Машины медленно объезжали лежащую, но ни одна из них не остановилась.
– Эй, дура, – довольно равнодушно позвал воришка, – сумку забери.
Женщина поднялась и, переставляя ноги как костыли, пошла к краю дороги, обняла светофорный столб, сползла по нему вниз, на колени, и завыла еще громче. Потом снова вышла а проезжую часть, опять упала, но теперь ее подняли и повели куда-то. Сумка осталась валяться под деревом. Наверняка в ней уже не осталось ничего ценного.
Этот вой преследовал Лору до самого вечера. Этот вой ей снился ночью. А, проснувшись утром, она вспомнила слова охотника о том, что сгустки и привидения – это только начало. Начало бескровной охоты за людьми.
Глава седьмая: Донос
Утром ей пришла почтовая посылка. Она развернула бумагу и прочла название книги: «Сборник лучшего туалетного юмора. 2116 год.» Несмотря на то, то еще не закончился 2115. Как известно, юмор бывает туалетный и эротический. Эротический гораздо лучше смотрится на видеокассетах. Сборники туалетного считались изысканным чтением, они не успевали попасть в свободную продажу, а рассылались по подписке. Несмотря ни на что, народ продолжал читать.
Но сегодня она полистала страницы и ни разу не улыбнулась. Потом поставила сборник на полку, к четырем другим, таким же. Ничего, кроме печали, нестандартность не приносит. Кому, как не ей об этом знать? Пол столетия войн, страшные диктатуры, неуверенность и стрессы, куча самоубийств и болезней. Что такого еще хорошего он там добавил?
Сегодня она могла не идти в контору, потому что имела много мелкой работы с документами, которую обычно делала на дому. Она открыла файл, посмотрела на страницу и снова закрыла. Она не могла заниматься этим. Она чувствовала то же самое, что чувствует человек, работавший за гроши и любивший свою работу, но вдруг получивший миллион в наследство. Работа, которая еще недавно была главной в ее жизни, теперь стала невыносима. Она отложила документы и включила юмористический канал. Комедия называлась «Особенности национального пищеварения» и была продолжением некоего древнего сериала, не утратившего популярности и по сей день. Разумеется, что вместо давно ушедших актеров роли исполняли их компьютерные копии. Она переключила канал, но там шло спайс-шоу «Скандал… Скандал? Скандал!». Это она тоже не могла смотреть. И тут включился видеофон. Это была контора.
– Плохо выглядишь, – сказал Львович. – опять не спала?
– Да вот, зачиталась, – она показала экрану сборник туалетного юмора.
– Сосисочка моя, я тоже получил такой же утром. Почта приносит его в семь тридцать. Как ты могла зачитаться и не выспаться, если сейчас восемь пятнадцать?
Лора замолчала и почувствовала, что что-то происходит с ее лицом. Кажется, это называется покраснеть. Львович смотрел внимательным взглядом удава. Это был конец.
– Я не хотел тебя расстраивать, – сказал он, – но на тебя пришли две бумажки. Я их пока не регистрировал, но теперь вижу, что был неправ.
– Бумажки от кого?
– Да какая тебе разница? Женщина из школы видела, как ты себя странно вела на собрании родителей. Плюс из больницы, они говорят, что ты попустительствовала, но не говорят конкретно, в чем это выражалось. На вторую можно было бы и плюнуть, но я ведь тоже не слепой. Что происходит?
– Ничего.
– Оно и видно, что ничего. Не вздумай сбежать. Мы будем через сорок пять минут.
Такое предупреждение означало только одно: ей дают возможность сбежать. Точнее, дают возможность сделать бесполезную и бессмысленную попытку побега, потому что бежать на самом деле некуда. Они хотят посмотреть, побежит ли она, а если побежит, то куда. Лора прекрасно знала такие игры, потому что сама участвовала в них не раз. И они знают, что она об этом знает, и они при этом думают… Впрочем, нет. Они ничего не думают. Они не умеют думать. Они просто ждут, что она побежит, и хотят повеселиться. В каждом есть инстинкт погони, каждому хочется напугать, догнать и вцепиться в глотку.
Алекс перестал ходить на работу. Его уволили в связи с производственной травмой. Новый глаз сильно искрил по вечерам, когда в кафе включались системы электронной музыки. Искрил так сильно, что его приходилось выключать. Выключенный глаз имел вид черного шара без всяких деталей и отпугивал клиентов. Поэтому пришлось увольняться. Так как травма была производственной, ему выдали приличную компенсацию, на которую он выкупил свой Рено-Бубс. На оставшееся он мог жить еще месяцев шесть или восемь. Сейчас он не занимался ничем серьезным. Последние дни он спал, а ночами читал книги, выкачивая их из ночных Интернет-каналов. Он зачитывался до головокружения, а потом проваливался в жаркий и беспокойный сон. Книги его и влекли, и раздражали одновременно. Их было слишком много, и они прочитывались слишком медленно. И еще ни разу он не был уверен, что прочел именно ту книгу, которую собирался. Книги напоминали жидкий суп: в основном подсоленная вода, а где-то на дне лежат кусочки картошки и лапши, которыми тоже не наедаешься. Многие книги были слишком сложными, но Алекс чувствовал, что эта сложность неестественна, что на самом деле за нею ничего не стоит. Истина должна быть простой. Позавчера он попал на залежи старой фантастики и вот уже два дня не мог оторваться, хотя фантастика уже начинала надоедать.