Недавно я вновь приехал к своему давнему знакомому, чтобы уточнить у него некоторые детали, касающиеся этой истории, но с сожалением узнал, что его больше нет.
Безмолвный могильный холм встретил меня на кладбище. Погода была сырой и дождливой. Ветер гнал седые тучи по небу и срывал с деревьев последние пожухлые листья. С сожалением и грустью смотрел я на последнее пристанище рассказчика, чья история так сильно запала мне в душу.
Простояв некоторое время у его могилки, я повернул обратно. Как жаль — подумал я — что люди имеют свойство умирать никого не предупредив об этом заранее.
— А все с того началось, что у нас в селе на отшибе одна баба жила. Ни мужа, ни детей у нее никогда не было. Жила она всегда одна и людей чуралась. Люди ее безумной считали и прозывали ее — Яга. По имени никто ее и не звал никогда — да имени никто почти и не знал. Так — Яга, да Яга.
А потом слухи пошли, что баба эта с нечистой силой знается. Будто бы ночью в самую темень выходит она из дому босиком и с распущенными волосами. Говорили, что она и по погосту гуляет, заклинания какие-то выговаривая.
Как-то раз мужики наши с ярмарки ехали — припозднились и ночью лесом домой возвращались. Напились, конечно. Ехали, балагурили, и вдруг смех адский услышали — дикий и неистовый. А потом с той же стороны вдруг волчий вой послышался.
Мужики потом говорили, что смех этот точно той бабы был. Она и раньше все время особняком жила, а теперь ее и подавно стороной обходить стали. Около избы ее никто и ходить уже не отваживался. Даже было сжечь ее надумали, да никто грех на душу взять не решился — а зря, может и не было бы потом такой беды на селе.
А потом и случилось то, что жизни нам потом долгие годы не давало. Родила Яга ребеночка. Одна родила — ни бабы-повитухи, ни фельдшер к ней не наведывались.
Долго никто и не думал, чье это дитя. Ночью в полную Луну он родился. Долго потом ту ночь вспоминали. Во всех избах в печах чугунки гремели, половицы криком скрипели — будто кто по хатам ходил, в стекла всю ночь кто-то бился, народ честной пугал. Скотина в хлевах металась, куры петухами кричали, ветер дерева чуть ли не до земли гнул, в трубах домовые кричали. Страху все в ту ночь натерпелись!
Вспомнили потом и смех ужасный в лесу, и волчий вой, опосля чего порешили, что по сроку все сходится. Видно, Яга с оборотнем каким сошлась и от него Бесносвята прижила. Мы только так его и звали. Имени человеческого у него никогда и не было, никто его не крестил. Может, нечисть его по своему сатанинскому обряду окрестила — про то нам неведомо было.
Рос Бесносвят таким же нелюдимым как и мать его. По правде сказать, никто с ним дружбы-знакомства заводить и не собирался. Но, видно, иногда в нем душа человеческая просыпалась. Случалось, когда он еще малой был, заходит, значит, он в деревню и издалеча смотрел как другие ребятишки друг с другом играются. Бабы как увидят, что тот на ихних деток смотрит, с ухватами на улицу выбегали, грозились ему, били иногда даже. Говорят: «Уходи, выродок проклятый, отсель. Нечего тут детишек наших глазить. Прочь пошел к ведьме своей в берлогу, а здесь и не появляйся».
Дети тоже его не привечали. Как завидят, так сразу начнут палками, да камнями в него кидаться. Как-то раз мужики собак на него натравили. Искусали они его всего, а мальчонка, ему уже тогда годков десять было, как крикнет: пожалеете, мол, вы все еще, что меня не жалуете. Кровью своей умоетесь. А потом побежал к хате своей, где они вместе со своей матерью-ведуньей жили. Долго потом ни слуху, ни духу от них не было. Ночью только в избе их свет горел, иногда до самого утра. Говорили, теперь они ночью вдвоем из своей избы выходят и требы свои поганые свершают. Вроде бы они всякий дурман и зелье пьют, из ума от этого выходят и с самим адовым войском дело ведут.
Видать, слова эти правдой были. А когда мальчонке шестнадцать годков исполнилось, умерла его мать. Понеслась душа ее прямо в ад, а плоть от плоти ее — дитя ее осталось, чтобы дело ее дальше творить и зло на весь честной православный народ наводить.
Разозлился тогда Бесносвят на весь свет белый. И пришел он уже в последний раз человеком на село — лицом и видом ужасный был! Волосы белесые ему по пояс были, на руках когти длинные, лицом смугл — то ли немыт, то ли в пекле обгорел, глаза кровью налитые, изо рта клыки торчат. Шея, что у быка — вся в венах вспухших. Одежда вся из шкур звериных, на голове шапка не шапка, а башка волчья с пастью разинутой, откуда Бесносвят глядел.
Пришел он на село и говорит: «Знайте, люди, мать моя великой ведуньей была и мне по наследству все свое умение передала. Я теперь больше нее знаю. Вы и ее и меня много лет терзали, теперь мой черед вас мукам предать настал. С этой поры вы сами изгоями станете и узнаете каково это в страхе каждый день и каждую ночь жить».
Сказал он эти слова и как сквозь землю провалился. Стоял грозился — и через миг единый нету уже его. Заверещали тут бабы, призадумались мужики. Поняли они, какая беда на них нашла, какое зло вокруг них ходит.
Страх по всему селу от таких слов прошел. Народ весь хмурым и угрюмым сделался. Исподлобья друг на друга смотрели и у всех только одна мысль была: что там еще Бесносвят удумает.
И по осени начались дела страшные. Из печей стали кирпичи выскакивать — людям кости дробить. Кто себе топором руку отрубит, то в доме балка рухнет и человека придавит. Скотина стала беситься. Бык самый огромный ворота хлева разметал — двух человек на рога поднял, копытами топтать стал. Еле отбили у него тех двоих, а быка осатаневшего прибить пришлось.
А потом и вовсе ужас начался. Ночью вдруг изба загорелась и вся семья в ней погорела. Наутро только угли дымящиеся нашли и ошметки мяса обгорелого.
Народ тут крепко задумался. Видно было, что сила нечистая не на шутку на село ополчилось. Бесносвят проклятый слово свое сдержал — крепко люди испужались тогда. По всей округе слава недобрая пошла, никто даже и к нам и не заезжал, а по воскресеньям на базаре наших стороной обходить стали. Что и говорить — хиреть село от выходок колдуна этого стало. Народ руки опустил, мужики пить горькую стали, в церковь ходить забросили. Неустроенно все стало — а Бесносвяту только этого и надо было.
Никого он уже не боялся — ни Бога, ни людей. Сатана за него горой стоял, силой бесовской его наделил. И днем Бесносвят уже не хоронился. Ходил по околице, заговоры шептал, сатанинские меты на тропах и дорогах ставил, на поля неурожай наводил. Если кто решался с крестом и святой водой на него выйти — только смеялся на это и слова богохульные и срамные кричал. Иногда просто на распятье плевал, а воду святую на землю выливал. Говорил он, что бог ему не хозяин и что все эти штуки поповские ему нипочем. А тем, кто на него выходил, муками страшными грозил и смертью недоброй.
Собрались тут мужики и решили Бесносвята изгубить. Взялись за топоры да вилы и всей гурьбой к его хате пошли. Паклю смоляную подожгли и ему в окно кинули. Изба загорелась вся ясным пламенем — ждут мужики, когда колдун выбежит, чтобы в куски изрубить. А тот через чердак на крышу вылез и смеется жутко. Кричит: «Думали вы меня огнем извести, думали меня крестом да водичкой святой прогнать, думаете теперь железом каленым убить. Знайте, мужичье-лапотники, вовек вам меня не одолеть. Плоть моя и дух мой не в вашей власти. И ночью и днем не взять вам меня. Раны свои я вмиг залечу — злости только во мне прибавилось».
Сказал он так и прыгнул с крыши прямо в толпу. Расступились тут люди и побежали обратно что есть мочи. А Бесносвят к лесу пошел — язвы свои лечить у лешего в норе.
Горько и тоскливо тут стало на селе нашем. Все отчаялись напасть эту от себя отвести. А Бесносвят новое изуверство задумал. Решил он мертвых из могил поднимать, да на живых насылать. Не знаю уж, что он на кладбище творил такое, только стали по ночам к домам мертвецы приходить — в двери да окна стучаться. Голосом страшным стали они живых звать и внутрь проситься. Ужас как страшно было, когда к людям домой их родня покойная приходила, когда родичи умершие с того света возвращаются. Совсем народ из ума тут выходить стал. Нельзя больше было такого выносить. Но то только начало было, только начинал народ все те муки терпеть, что насылал на них Бесносвят проклятый.