Тут и война началась. Со всей Руси народ на бойню ту послали. Много и из нашего села мужиков в солдаты забрали, да только обратно горсть из них вернулась, да и из той половина — калеки. Обезлюдело тогда село наше. Старики, бабы и малые ребятишки одни остались. Лихоимцев тогда по всей округе развелось великое число, а тут еще где-то Бесносвят в соседнем лесочке жил. Хату-то его сожгли и теперь он навсегда от людской сторонушке ушел к нечисти лесной.
Это мне все моя мать рассказывала — я тогда еще малой был. А что потом было, когда война к концу катилась, когда самая страшная пора начиналась, и дьявол уже всей страной овладел, я хорошо помню. Сам все видел собственными глазами, все как вчера было — перед глазами стоит.
Все уж в нашем селе страху натерпелись от колдуна этого проклятого. Мне тогда восьмой годок шел. Жили мы матерью, с братьями и сестрами одни в избе — отца давно уже как в солдаты забрали. Прямо за нашим домом лес начинался, где Бесносвят-то жил и скитался. Зима наступила уже — дни короткими стали, вечерело рано. Волков в тот год появилась тьма. Рыскали они вокруг жилья человеческого стаями, будто вынюхивали что. И как-то раз увидал я издалеча на опушке вроде как человек стоит и будто в нашу сторону приглядывается, а за ним три волчары огроменных сидят. Долго тот человек на наш дом смотрел — жуть меня пробирать стала, не мог я и шага ступить, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Как окаменел я в тот миг, словно бы наваждение какое нашло на меня тогда. Почувствовал я недоброе, тьму вековечную как бы увидал, когда на Бесносвята этого глядел. Сколько то продолжалось — не знаю, да только вдруг отвернулся он и быстро к лесу пошел, а волки за ним рысцой потрусили.
Мигом с меня то наваждение сошло. Побежал я обратно к хате, кричу: «Мамка, мамка, Бесносвят на меня глядел. Не мог я с места сойти, а еще три волка здоровенных с ним были». Мамка в слезы ударилась, причитать тут же начала. Недоброе она почуяла сразу. Всех нас малых она перекрестила, перед иконками лампадки зажгла — отворотить беду хотела. Да разве отворотишь от себя Сатану, коли он тебе в гости пожаловать захотел?
Изба у нас крепкая была. Бревна из вековых сосен были. Отец сам в лес ходил — по бревнышку на лошадке нашей привозил. Славный дом у нас был! Печка, помню, такая теплая была! Бывало, заберешься на нее спать и до самого утра жар от нее идет. Засовы у нас на дверях добротные были — щеколды стальные кованые. Трудно было человеку в наш дом ночью попасть. Ну да то человек, а Бесносвят, ведь, человеком наполовину только был, а на вторую — нечистым, оборотнем, вурдалаком.
Двери мы после того, как я с ведуном злым повстречался, мы на все засовы-запоры позакрывали. Кресты на воротах мелом нарисовали, чертополоха на них понавешали — не зря у него и имя такое. Двери святой водой окропили, окна крестным знамением освятили, да, вдобавок заговором-заклятием древним от пращуров нам доставшимся заговорили.
Помолясь, спать легли, кинули краюху хлеба домовому в печку на лакомство. Думали, авось, пройдет на этот раз лихо нас стороной — да не тут-то было. В ночь самую глухую вдруг проснулся я. Чую, как давеча, жуть-тоска на меня навалилась. Пот холодный всего меня прошиб насквозь. Исподнее на мне было — хоть выжимай. Чую не чую, слышу не слышу, вижу не вижу, но знаю — кто-то около дома нашего ходит, что-то нехорошее к нам войти стремится. Тут я мамку крикнуть захотел, а язык не шевелится — нету силы у меня ни крикнуть, ни слова единого сказать.
Чувствую я — все ближе и ближе они подходят, все сильнее и сильнее меня жуть пробирает. Волосы зашевелились у меня, по телу дрожь пошла, в нутрях все похолодело.
Вдруг наш пес цепной как начнет лаять, скотина на дворе взбеленилась, закричала, куры в курятнике переполошились. Поднялся тут шум на все село — все собаки лай на всю округу подняли. Мать моя проснулась, братишки с сестренками, что помладше, плач подняли. Мать их успокаивать — а сама чуть ли не трясется.
Но и это еще не все было. Отошла та сила, видно, на минуту какую и снова к нашей хате пошла. Слышно было уже, как кто-то вокруг дома ходит, дышит тяжко, о стену трется. Собака вдруг заскулила жалобно и лаять перестала, скотина смолкла в один миг и куры в курятнике затихли. Утром мы пса из конуры еле выманить смогли. Вылез он оттуда весь взъерошенный, скулил только, а глаза как у волка затравленного были. Скотина вся в углу кучей сбилась вперемешку, корова молока на следующий день нисколько не надоила.
Ну а мы все такого страха натерпелись, что и не рассказать. В окно скрестись начали — сначала потихоньку так, а потом сильней и сильней. Дверь сначала вроде кто толкнул, а потом стучаться полегоньку стал, будто хозяев вызывал и дверь открыть просил.
Мы и не знали, что делать. Долго мы слушали тот стук, а потом мать спросить «кто?» осмелилась. Как спросила она, так и в окна и в двери сразу стучать перестали. Вроде как засмеялся кто несильно и бормотать что-то начал. А потом вдруг послышалось: «Пусти нас внутрь. А не пустишь — сами войдем». Голос был такой глухой, замогильный. Будто кто с того света говорил.
Мать тотчас перед иконами на колени бросилась и молитвы все, что знала, творить принялась. Мы все, кто хоть какую молитву знал, тоже читать стали.
А за окном нечисть все сильнее расходиться стала. В дверь уже словно кувалдой колотили, а окно, мы думали, вдребезги скоро разлетится. Не знаю, сколько такой шум и стук длился — мы все уже ни живы, ни мертвы от страха были. Уже и не чаяли, что дверь выдержит, думали уже, что нечисть внутрь ворвалась и всеми он нами завладела.
Но на ту ночь все обошлось. Мы и время замечать перестали. Все как один миг пронеслось, и вдруг слышим мы, как вдали петух прокричал, потом второй, потом третий. Утро наступило после ночи страшной. В тот же миг все тихо стало. Ни одно шороха на улице не слышалось, можно различить было как ворона по крыше ходит.
Мы уж и не знали верить или не верить такому счастью. К двери мы подошли тихонько, ухо к ней приложили — слушать стали. Никого мы не услышали, никого в окне видно не было. Тут и светать стало. Дверь мы осторожно приоткрыли и на улицу вышли. Тишина там была, ни звука единого слышно не было. Небо ясное-ясное было, последние звездочки на нем догорали. Заря с востока небо раскрасила, воздух был как вода в роднике чистый.
Обошел я вокруг дома и диво такое — снег нетронутый лежал, будто и не было никого тут ночью, будто никто к нам и не стучался. Посмотрели мы на чудо такое и теперь уж наверняка поняли, что не простые гости к нам захаживали. Видно, испытание то тогда насылал Господь на землю за грехи наши.
Ночь прошла — хорошо, но и день зимний кончается скоро. Маялись мы с утра и до вечера — места найти себе не могли. Все думали — что опять ночью с нами будет, какое еще испытание для нас Бесносвят выдумает? У матери нашей от таких переживаний руки отнялись — ни похлебку нам сварить, ни воды из колодца в тот день наносить не смогла. Пролежала она весь день на кровати — хорошо, соседки по хозяйству помогли, нас, малых, накормили, воды наносили, скотине сена задали.
Как вечереть стало мы снова всю избу водой святой окропили, на дверях-окнах кресты поставили, заговором их заговорили, перед иконами лампаду затеплили. Помолились — потом и спать легли. Только вот заснуть все никак не могли — ворочались с бока на бок. Ждали мы снова гостей незваных, понимали, что снова всю ночь спать не придется.
Так оно и случилось. Не успела еще Луна взойти, как вдали волчий вой протяжный послышался. И такой он тоскливый был, что душа его терпеть не могла, голову подушкой закрыть хотелось и не слышать его вовек. Но вражья сила ни за что человека не отпустит и никогда свои черные дела вершить не перестанет. Никогда нечистый свою жертву из лап самовольно не выпустит.