Как полночь наступила, так наваждение это снова к нам подступило. Шаги сначала послышались — будто кто неспешно так по снегу к нам подходит. Затем остановился он и как ждать кого стал. Взад-вперед, было слышно, кто-то под окнами гуляет. Снова страх дотоле неведомый на нас нахлынул. Мне и кричать и плакать хотелось, только испужался я так, что и голоса подать не мог. Меж тем шаги смолкли и как бы хлопот крыльев послышался. Слышно было — целая стая то ли птиц, то ли еще чего прилетела. Долго эта стая вокруг дома кружилась, а потом на крышу опустилась. По звуку различили мы. Что твари эти небольшие были. Легонько так они по крыше шуршали — будто коготками по снегу скребли.
Тут мать наша как всполохнет: «Господи, а про крышу то я и забыла». И точно — днем мы все окна, двери окропили, перекрестили, вход нечистой силе заговором туда загородили, а про трубу печную и оконце чердачное забыли. Почувствовал то сатана и силы свои через те ходы к нам направил. А Бесносвят — первый слуга его был и именно он всей нечистью в округе командовал.
Печка русская у на крышкой была закрыта. Мать сквозь ручку ее ухват продела и крышку ту приперла. Потом за водой святой побежала и печь всю водой окропила, а топку крестным знамением перегородила, чтобы нечистая сила оттуда выползти уже не смогла. На чердак в сенях лаз у нас был, а уж оттуда можно было в избу войти. Дверь в избу мы тем же манером от нечистой силы обезопасили, только открывалась она вовнутрь — на крючок лишь закрывалась. Накинули мы крючок и в страхе смертном стали ждать, что дальше будет.
А дальше на крыше как писк и визг какой слышен стал. Будто крысы или мыши какие по ней бегали. Вдруг услышали мы как стекло бьется — то нечисть на чердак проползла и по чердаку топать стала. Снаружи тем временем рев ужасный послышался, ветер вдруг забушевал, вьюга и пурга завывать стала. Видать, нечистая сила в ту ночь не на шутку разозлилась. Решила она нас достать непременно, а мы могли только на распятие, да на святую воду надеяться.
Долго ли, коротко ли, но твари эти из преисподней самой явившиеся и в печную трубу проползли. Прямиком в печь они попали и стали по крышке изнутри стучать. Визг тут поднялся, шум, гомон. Крышка вся ходуном ходить стала. Мы за ухват схватились, стали держать его, чтобы из печи никто выбраться не смог. Только, думаю я, не мы тут ей помешали в дом попасть — молитва, крест святой и водица святая великие вещи делают. Боится их сатана больше всего на свете. Сколько ни старалась сила злая из печи вылези, никак у нее то не получалось — только слышно было, как беснуется она внутри, как вопит неистово.
Мать в то время у дверей, которые в сени ведут, была. Вражина начал ее что есть силы дергать-рвать. Крючок еле-еле уже держался — нельзя было никак помешать им сорвать его. Слышно было как нечистая сила неистовствует, как изо всех сил дверь открыть старается. Дергали они ее за ручку яростно — видно, хотели они очень внутрь попасть, злоба адова их переполняла.
И сумели они все-таки крючок скинуть и дверь распахнуть. Картина тут ужасная у нас перед глазами предстала. Слуги сатанинские перед нами как на ладони стояли. Образины страшные, уроды ужасные они были. Во всю жизнь свою я страшнее ничего не видел — ни в коллективизацию, ни в голод, ни на войне Великой отечественной. Твари ужасные во всем своем обличьи безобразном перед нами предстали. Твари, имен для которых и не выдумали, образа которых ужаснее на всей земле нету.
Ростом они были махонького, ну, по пояс человеку среднему. Кожа у них голая была, серая, почитай, пепельная. Вот как у покойника цвет у них кожи был. Руки были длиннющие, чуть не по полу волочились, а пальцы на них тонкие-тонкие были и длинные тоже, а на них когти ужасные загнутые. Плечики маленькие, узкие, шея тоненькая, а на ней голова с тыкву сидит. Рожа у них была странная, как у куклы какой, носик маленький, еле виден, рот — словно прорезь какая, губ совсем не было. Уши у них были как человечьи, только острые кверху и с мочками длинными. А глаза у них были чернющие и бездонные, ежели посмотреть в них, будто в омут проваливаешься, силой сатанинской тебя охватывают.
И вот эта толпа как ринется в избу. Мы думали конец — пришел наш страшный смертный час. Но вдруг все это отродье нечистое как на стенку какое невидимую натолкнулось. Бежали — и вдруг остановились на пороге дверном. Руки вперед тянут, морды суют, а пройти вперед не могут. Визжат, вопят, беснуются, друг на друга лезут, под себя других подминают, а не могут сквозь проем освященный пройти, не в силах были крестное знамение сломить. Мать тут хватится за воду святую и как примется их кропить. Нечисть сразу назад бросилась, на кого хоть капелька попала — у тех сразу язвы и раны ужасные открываются, только вместо крови у них гной льется и запах смердящий остается. Отошли силы бесовские назад — скалятся, рожи корчат, верещат, а идти вперед боятся.
Я с малыми под лавку забился, глаза ручонками прикрыл. Сидим мы там — плачем ревом, а бесы в ответ в один голос выть начинают. Видно опешили они после того, как мать их водой святой кропить стала — видно, не самые сильные то твари были. Начали они тут в сенях безобразничать. Стояли у нас там ведра с водой — так они воду всю из них вылили, копытами пинать их стали. Грохот стоял несусветный. Но не того их хозяину нужно было. Нужно было ему души христианские наши заполучить, а не в сенях воду из ведер разливать.
Дом наш тем временем ходуном ходить стал. Качался он из стороны в сторону — такая силища ужасная к нам подступила. Очень уж хотелось нечистому дело свое злое завершить. С полок посуда падать начала, иконы со стен повалились, лампадка опрокинулась и масло из нее вылилось. Думали мы, что пожар сейчас будет и сгорим мы тут все живьем. Не знаю каким уж чудом масло не загорелось.
Вдруг — все как вчера. Вдали петухи петь стали — от одного двора к другому перекликиваться. Стихло все в един миг, бесы из сеней исчезли мгновенно, дом наш качать перестали. Тишина была такая, какая обычно утром зимним стоит. Галки на деревьях кричат, дым из труб столбом шел.
Мы и не верили уже, что наваждение это сгинуло. Денек еще один мы с радостью встречали. Но мать наша пригорюнилась — знала она, что на третий раз вся сила бесовская должна прийти и что следующей ночью еще больше страхов и ужасов нам пережить придется. Да и вряд ли мы уже в избе нашей могли эту ночь пережить. Почти овладела нами той ночью нечисть и дом наш больше надежной защитой для нас не был.
Пошла мать по селу, стала людей спрашивать — ответа выискивать как быть нам, что делать. Почти все руками разводили, говорили, что не знают как с напастью бесовской справиться, как с ней бороться. Никто и ума не мог приложить, почему на нас сила нечистая ополчилась.
Но старуха одна древняя, которая и с койки то уже не слезала, сказала мамке нашей, что дом наш не на хорошем месте стоит, что в стародавнюю пору капище там идольское стояло и волхвы на нем свои требы творили. А тут как раз солнцестояние подошло или Коловорот по-другому, по-славянски, говорила она — вот нечисть и рвется на то место, ибо в самую длинную ночь года вурдалаки, упыри и прочие твари страшные самую силу имеют. Раньше они наведываться сюда не смели, но Бесносвят проклятый в них силы новые вселил и главенство над ними принял. Поэтому, старуха та сказывала, бесы теперь прийти и отважились, Бесносвятом подстрекаемые. А капище им нужно, чтобы дело свое старое языческое продолжить — волхвы, ведь, на самом деле антихристу и сатане служили, а боги их демонами самыми настоящими были. Видно, сильно они постарались, раз и через тысячу лет место это бесов к себе манит.
Побежала тут мать к попу за советом. Поп посетовал, попричитал — только и он руками развел. Сказал, что Господь испытание на землю послал и что мы со смирением должны его переносить. Плюнула тут она и в сердцах от попа ушла — решила пойти к добрым людям на ночь попроситься. Но никто нас к себе пущать не стал. Смотрели на нас все как на прокаженных, некоторые даже и двери открывать побоялись. Пошли мы снова к попу, в ноги ему бросились и стали умолять пустить на ночь в церковь. Долго не хотел поп нас туда пускать — попадья нас пожалела, уговорила его на одну ночку нас в церковь пустить. Авось, сказала, сила сатанинская в церковь войти не посмеет. Еле согласился он, взял с нас шматок сала и бутыль самогона за такое дело — идите, говорит, с Богом в церковь, ночуйте там, чада, и ничего не бойтесь.