И ветер скульптором счастливым,
Должно быть, чувствует себя.
Вообще, надо сказать, что город этот был необычный, тесный, собранный в кучу у моря, теснимый дугою холмов, с идущим по городским улицам поездом, с полуразрушенными зубчатыми стенами двух средневековых генуэзских крепостей, с разбегающимися по холмам ослепительно-белыми домиками под красными черепичными крышами, громадами стоящих в порту океанских кораблей, длинными, тонкошеими портовыми кранами, стаями кружащих в небе крикливых чаек и сверкающей на солнце гладью моря. Этот город сказочник Александр Грин, когда-то живший здесь, называл Зурбаганом, и здесь нежная красавица Ассоль, прикрыв ладонью глаза, всматривалась с берега в морской горизонт, ожидая шхуну с алыми парусами и таинственным принцем. Когда-то здесь, в порту, обливаясь потом, в ватаге биндюжников трудился на погрузке зерна молодой еще Максим Горький, здесь жил и писал свои великолепные картины знаменитый маринист и академик живописи Айвазовский. Здесь в начале тридцатых годов XX века между отсидками в тюрьмах и лагерях скитался бездомный, затравленный советскими властями великий хирург и епископ Лука (Войно-Ясенецкий) — ныне прославленный святой исповедник Божий. Здесь также жили, работали и страдали люди гораздо более скромные, о которых я расскажу далее.
Феодосийская городская больница, размещенная в старинных одноэтажных корпусах, находилась в правой части города, на горе, в местности, называемой “Карантин”, судя по чему можно было полагать, что здесь на рейде у древних развалин генуэзской крепости отстаивались подозрительные на чуму и холеру суда.
Главным врачом больницы была молодая симпатичная и очень приятная женщина — Валентина Васильевна. Когда я по вызову пришел к ней в кабинет, она посмотрела на меня своими ясными глазами и после некоторой паузы сказала, что надо бы сходить к больному священнику, престарелому отцу Мефодию. Ну, там, подбодрить его и оказать ему посильную помощь.
Это было время начала хрущевского правления, и ко всему церковному, и особенно, как тогда говорили, к служителям культа, многие относились с опаской и оглядкой на всемогущий райком и старались с оными служителями никаких дел не иметь, чтобы не впасть в немилость у власть предержащих.
— Хорошо, — сказал я, — схожу к отцу Мефодию.
Я очень лояльно относился ко всему церковному и даже тайно встречался в Симферополе с правящим архиепископом Лукою. Не откладывая дело в долгий ящик, я решил в тот же день посетить священника. Городская церковь, стоящая вблизи морского берега, во время войны не пострадала, хотя вокруг нее неоднократно происходили бои. Священник жил рядом с храмом в просторном одноэтажном доме, сложенном из желтого крымского ракушечника, с красной черепичной крышей. Окна в доме были открыты, и батюшка, вероятно, всегда слышал умиротворяющий монотонный шум прибоя и вдыхал йодистый запах морских водорослей. Дверь мне открыл батюшкин келейник Стефан, уже успевший отсидеть срок в лагерях за то, что подростком носил бандеровцам хлеб. У него были кое-какие фельдшерские навыки, полученные в больничном бараке Джезказгана, и этим он был полезен батюшке — делал ему перевязки и инъекции глюкозы. Батюшка сам долго томился в лагерях ВоркутаЛАГа на крайнем севере, где в сырых шахтах было совершенно погублено его здоровье. В те, уже далекие, сталинские времена жизнь человека, да, порой, и судьбы целых народов зависели от всемогущего ведомства НКВД и его угрюмых сотрудников, носивших на рукавах знак щита и меча.
Келейник провел меня в комнату, где на узкой койке, в сером подряснике, сидел батюшка Мефодий, опустив ноги в таз с горячей, распаренной ромашкой. Он посмотрел на меня из-под седых бровей и спросил:
— Почему на тебе нет креста?
— А разве видно?
— Да, видно.
— Креста нет, потому что его негде взять.
— Это ты верно сказал, раб Божий. Стефан! — батюшка повернулся к келейнику. — Поройся в деревянной шкатулке и принеси нательный крест. Это тебя Валентина Васильевна прислала?
— Да, она.
— Дай Бог ей всех благ духовных и житейских, добрая, добрая она.
Пришел Стефан с крестом.
— Ну, раб Божий, как твое имя?
— Алексей.
Хорошее имя. По-гречески означает — защитник, и ты будь защитником православной веры. Давай сюда свою выю. Крест Христов, на весь мир освященный благодатию и кровию Господа нашего Иисуса Христа, дан нам оружием на всех врагов наших, видимых и невидимых. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Сказав это, батюшка Мефодий одел мне на шею крест и благословил меня. Я осмотрел его больные ноги, прослушал спотыкающиеся ритмы сердца и, призвав Стефана, велел записать назначения. Стефан вытер батюшке ноги сухим полотенцем, одел шерстяные носки и подал шлепанцы. Мы сидели и присматривались друг к Другу.