- “… А кто бы меня стал слушать, пацана зеленого? Мама тоже была далека от науки – служила бухгалтером на прииске. Из тех, кто работал с отцом и к кому она могла бы обратиться, не уцелело ни одного человека. А остальные в тот момент были слишком заняты поисками виновников случившегося. Следователь из Воркуты подозревал диверсию и хватал всех без разбора. Семнадцать человек потом судили…”.
– Странное совпадение, правда? – прервал свой рассказ Сухов: – Все, кто работал с этим Фонькой в Хальмер-Ю, погибли во время пожара. Тоже самое можно сказать и о сотрудниках Зеленоградской лаборатории. Те из них, кто занимался изучением объекта № 201 БИС, погибли на перегоне Ашта-Бийск. И тоже во время пожара.
Я согласно кивнул и Сухов продолжил.
Свои показания Нестеров-младший дал 29 сентября 1962 года, через два дня после моей перестрелки с пассажирами черной “Победы” в Карпове. А через 5 дней после этого, 3-его октября, в то время, как я валялся на больничной койке, в Москве, в своей квартире, покончил с собой, раскусив ампулу с цианистым калием, капитан госбезопасности Сумной В. В., который, как потом выяснилось, имел непосредственное отношение к описываемым событиям.
Вышли на него совершенно случайно. Проезжая мимо Казанского вокзала и увидев его садящимся в такси, начальник ИТУ УЖ 3417 МВ, полковник внутренней службы Коржов А.С., прибывший в Москву на расширенное совещание в МВД СССР, опознал в пассажире того самого капитана УКГБ Лучко, изъявшего из архива лагеря тетради с дневниками профессора Альберштейна. Не поленившись проследить за лже-Лучко до самого дома, Коржов позвонил Трусову по телефону, который тот дал ему на всякий случай и сообщил о своем открытии.
Трусов немедленно установил за указанным домом наблюдение и рассказал о случившемся Сухову, который за неделю до этого прибыл в столицу из Карпова и которого после “разбора полетов” у Трофимова, определили в группу Трусова простым оперативником.
Сначала Трусов и Сухов решили, что нужно продолжить наблюдение за объектом, чтобы выявить его связи и попытаться определить мотивы похищения записей профессора. Однако на следующий день старший группы наблюдения сообщил, что лже-Лучко нервничает и, возможно, почувствовал слежку. Трусов тут же приказал снять наблюдение, а вечером того же дня, он, вместе с Суховым, навестил объект наблюдения по месту жительства.
Хозяин открыл дверь на сообщение о срочной телеграмме, но, увидев на пороге Сухова, попытался захлопнуть дверь, а когда у него это не получилось, тут же принял яд, ампула с которым была зашита у него в воротник рубашки.
Ни Трусов, ни Сухов не ожидали такого поворота событий. Стараясь не оставлять следов, они устроили в квартире обыск и по найденным документам выяснили, что ее владельцем является, точнее, являлся Сумной Роман Владимирович, действительно – сотрудник УКГБ Москвы. Кроме того, они обнаружили пистолет марки “ТТ”(впоследствии, баллистическая экспертиза установила, что из него был застрелен ректор Джамбульского политехнического техникума – одного из “чертовой дюжины”) и две тетради, похожие по описанию на исчезнувшие дневники Альберштейна.
Все записи в тетрадях были сделаны на латинском языке, поэтому, за переводом, Сухову пришлось обращаться к своему знакомому филологу.
Как оказалось – это были действительно дневники ученого. При чем, в одной из тетрадей, записи велись с января по июнь 1934 года, то есть до трагичной попытки профессора бежать из лагеря.
После того, как Сухов ознакомился с переводом, у него не осталось никаких неясностей ни по делу о “чертовой дюжине”, ни по “всплескам” на Дуге.
РЕКОНСТРУКЦИЯ – 3
из дневников профессора Альберштейна:
“… Я все отлично понимаю и согласен с тем, что индивидуальный террор бесперспективен. Один кровавый тиран будет заменен другим, быть может, еще более кровавым, и только. Ведь только несмышленый юнец может думать, что в среде мерзавцев и подлецов может существовать ни кем не замеченный порядочный человек.
Чтобы достигнуть вершин власти, претендент должен пройти все ступени иерархической лестницы, и на каждой из них местные властители будут ревниво сравнивать его с собой, проверять на прочность и на верность и мазать, мазать кровью. Чтобы не зарывался, чтобы боялся, чтобы знал, что в любой момент, если что не так, его отдадут на растерзание отупевшей от повседневной борьбы за кусок хлеба толпе. А та только и ждет, чтобы кто-нибудь указал ей виновника всех ее бед, хоть какого-нибудь завалящего, и в грязь его, в дерьмо, под поощрительные возгласы с трибун.