Малинина слушала их с улыбкой, и голубые глаза ее тепло светились.
— Ну что ж, пойдемте. Пообедать вам соберу, — сказала она, — а потом уж и на ферму…
Но и дед Антон и Настя запротестовали в один голос: не хотят они обедать, они в столовой обедали, они только и ждут, чтобы на ее ферму поскорей попасть!
Доярки уже начали дойку, когда дед Антон и Настя вслед за Прасковьей Андреевной вошли в коровник.
— Не помешаем доить-то? — спросил дед Антон. — Говорят, коровы чужих не любят, беспокоятся…
— Ну! — усмехнулась Малинина и махнула рукой. — Они у нас и внимания не обращают ни на кого! Это в Караваеве, у Станислава Иваныча Штеймана, даже доярки, и те в коровнике шёпотом разговаривают — громко говорить нельзя, вишь, «коровки от корма отвлекаются, расстраиваются»… Станислав Иваныч с ними — как с детьми. И никого чужого в коровник не пускает. Ну, а у нас коровы попроще — кто хочешь приходи, они даже не оглянутся! Ведь у нас разве вы одни? Тут народу отовсюду побывало, и из соседних колхозов и из городов экскурсии тоже бывают. Даже из-за границы приезжали — чехи, румыны. Наши коровы привычные!
Настя горячими глазами разглядывала коров, стоявших у кормушек.
— А вы что ж, ай не пасете? — спросил дед Антон. — В стойлах держите?
— Пасем, а как же! — ответила Малинина. — Да пасем недалеко, в обед пригоняем. Подкормить надо. Тут и подоим и покормим. А потом опять на пастбище. До ужина. А если не подкармливать, то как же? На лугах-то еще взять нечего. Дойным коровам корму много надо. Ведь у коровы, сам знаешь, молоко на языке…
Дед Антон сдвинул картуз на брови.
«Да-а… А у нас кормов еле-еле до выгона хватает. И мы же с коров спрашиваем! Эх-ма! Отстали мы!»
Но вслух он этого не сказал, только невнятно крякнул.
Коровы были одномастные — светло-серые, голубовато-серые, жемчужно-серые… Крупные, упитанные, они держались очень спокойно и важно и шумно жевали клевер, слегка отмахиваясь хвостами от мух.
— Вот та самая наша рекордистка Волшебница, — объясняла Малинина, показывая коров, — которая по двенадцать тысяч с лишним килограммов молока дает. Вот Вычегда — около восьми тысяч дает. А вот наш первотелочек!..[20]
Прасковья Андреевна любовно погладила огромную, как печка, корову. Настя восхищенно улыбнулась:
— Вот так первотелочек! А, дедушка Антон?
— Да-а… — качнул головой дед Антон. — Нам таких не мешало бы!
— Не дело, не дело! — вдруг повысила голос Прасковья Андреевна, увидев, что скотник прямо с вил подает клевер в кормушку.
— Да я ведь гляжу! — ответил скотник.
— Все равно не дело! Корова взмахнет головой — вот и напоролась! Не дело!..
Пока Малинина говорила со скотником, дед Антон и Настя шли мимо стойл.
— Запиши, — говорил дед Антон: — во-первых, коров прикармливают. Во-вторых, в большой чистоте содержат. Канавки, видишь, сделаны — для стока. Пол сухой, теплый. Окна протертые. И еще запиши: доярки корма не носят, им скотники на подвесных крюках подают. И воду не таскают: у коров поилки. Ну, это-то можешь и не писать — будем новый двор строить, обязательно такие поилки сделаем. Я об них и так не забуду!..
Обошли всю молочную секцию. Дошли до телятника.
— Там вроде и смотреть-то нечего, — сказала Малинина, — телята на пастбище.
— Э, не говори! — возразил дед Антон, — это и есть самое главное, что нам смотреть надо. — И, подойдя к Малининой поближе, проникновенно заглянул ей в глаза: — Прасковья Андреевна, скажи правду: топишь ты зимой печки в телятнике или нет? Только так — по-честному. Чтобы не подводить, а?
Малинина засмеялась. Смех у нее был веселый и добрый.
— А ты разве в книжке моей про это не читал?
— Читать-то читал… Ну то в книжке, а вот как на самом-то деле, а?
— Ой, Антон Савельич, не смеши! Что ж, по-твоему, в книжке я буду писать одно, а делать другое? Да у нас в телятнике и печей-то нету! Иди сам посмотри…
В телятнике было пусто, чисто и прохладно. Ярко-белые, озаренные солнцем стены и потолок, прозрачные стекла в окошках, полы посыпаны свежими опилками… Дед быстро и зорко оглядел углы — печек не было.
Малинина поймала его взгляд. Умные голубые глаза ее смеялись:
— Гляди, гляди, Антон Савельич! Все стенки перед тобою!
Дед Антон смущенно усмехнулся:
— Ишь ты… Значит, в самом деле нету…
А нежное лицо Насти вдруг затуманилось. Бабушка, словно живая, встала перед ней. Не по ее выходит, нет, не по ее! Бабушка ждет Настю, ждет от нее заступы, поддержки, ждет, что Настя приедет и опрокинет, развеет все эти вздорные речи о холодных телятниках и обо всем, что бабушка никак принять не может… А Настя приедет и скажет: «Нету, бабушка, печек в телятнике. Своими глазами видела…»