Но глаз при этом от судачащей четверки не отвел. И когда Лена водрузила ему на тарелку еще один кусок, он внезапно очнулся, взглянул на мясо и напустился на свою жену:
– Зачем ты мне столько положила? Разве я слон, чтобы все это осилить?
– Но ты сказал…
– Сама не понимаешь, что столько мне не съесть?! Или думаешь, что я кабан?
Лена ошеломленно молчала. А Залесный счел нужным вмешаться:
– Ну-ну, Толька, не серчай. До полуночи, когда в следующий раз за стол сядем, еще далеко, успеешь проголодаться.
За Ингой решил поухаживать Павел, сидящий рядом с ней за столом. И пока Залесный беседовал о чем-то с Леной, мужчина предложил Инге положить ей окорока.
– Благодарю. Я лучше поберегу место для новогодней трапезы. Алена обещала нечто поистине грандиозное.
Но Павел ее намерения не одобрил.
– Вам надо больше есть, – критически заметил он, окидывая оценивающим взглядом Ингу. – Вы такая тощая!
– Спасибо за комплимент, – улыбнулась Инга, хотя по Павлу было совсем не похоже, что он хотел ей польстить.
И он тут же подтвердил догадку Инги, заявив:
– Лично я люблю женщин в теле.
– Об этом нетрудно догадаться, если взглянуть на вашу жену.
– Жену? При чем тут жена? Ах, это вы про Раису?
Павел выглядел разочарованным, словно Инга нарушила какие-то его собственные правила этикета, упомянув о его жене. К счастью, сама Раиса слов мужа не услышала. Но и к самой Инге мужчина тоже вскоре потерял интерес, чему она была только рада. Несмотря на отставку из армии, Павел сохранял все характерные черты примитивного прапорщика, каковым он и являлся до оставки. Шутки у него были плоские, хохот грубым, а его внешность до сих пор сохраняла черты заправского вояки. Павел и на гражданке устроился работать завхозом и, как подозревала Инга, вряд ли отличался особой честностью. Во всяком случае, в армии, как она успела услышать из его собственных рассказов, Павел активно тащил со склада все, что не было приколочено насмерть.
Инга порой думала: а не был ли обусловлен развал армии наличием таких вот ворюг? Конечно, один Павел не мог нанести серьезного ущерба армейским запасам, но если таких вот Павлов окажется уже десять человек, или сто, или тысяча?
В отличие от своего друга, уйдя на гражданку, Юра совершенно забыл про воинскую муштру, и про его манеры Инга не могла сказать ничего дурного. Деликатный, хорошо воспитанный, но вот его жена… Алла казалась Инге грубоватой личностью. И ее развязные манеры на фоне подтянутого Юры казались еще более развязными. Пожалуй, Алле бы куда лучше подошел Павел, вот с ним бы они были два сапога пара.
Но Павлу в жены досталась тихая и немногословная Раиса, женщина, безусловно, куда более интеллигентная, чем ее примитивный супруг. Павлу никогда не было никакого дела до внутреннего мира жены, его в Раисе привлекало то, что она смолоду была девушкой крупной и даже дородной. Как Павел сам признался, именно это качество он в первую очередь ценил в женщинах.
Инге всегда казалось, что Раиса не вполне счастлива с Павлом. Впрочем, сама Раиса никогда не жаловалась на своего мужа. Рая вообще была молчалива, а сегодня и вовсе онемела и за все время обеда едва ли произнесла несколько слов. Обращаться к супругу она избегала вовсе. Если разговаривала, то с Аллой, Аленой или Василием Петровичем.
Тем временем обед подходил к концу. Последним закончил трапезу Толя. Отдуваясь, он вылез из-за стола и тяжело потопал прочь.
– Толя, ты куда? – удивилась Лена.
– Иди, мне того… надо в одно место!
Неудивительно, если учесть, сколько Толя слопал за обедом! Однако Инга невольно отметила, что Толя потопал не в сторону ближайшего туалета, он пошел следом за Аллой и Раисой, которые отправились прочь под ручку, в то время как их мужья разошлись в разные стороны, заявив, что после такого обеда они должны немного передохнуть, иначе за новогодним столом не сумеют воздать должное стряпне хозяюшки.
Все разошлись. Инга решила, что пришло время немного прогуляться. Она не любила после еды валяться в постели. К тому же с утра она еще не выходила из дома, все время чем-то занятая. И сейчас, когда у нее выдалась свободная минутка, она решила воспользоваться последними светлыми минутами уходящего дня и вышла на улицу.
– Добрый тебе денечек.
Инга машинально кивнула дяде Пете – худенькому и невзрачному старичку, обитавшему при кухне и выполнявшему в усадьбе всю черную работу. Особенно ту, где не требовалась особая сила. По причине слабости здоровья дядя Петя с тяжелой работой просто бы не справился. И так как за свою полную скитаний жизнь он никакой наукой или мастерством овладеть не сумел, то под старость ему пришлось бы несладко, кабы не опека Василия Петровича, установленная над этим странным человеком по просьбе Вани.
Дяде Пете было слегка за шестьдесят, но плешь во всю голову, морщинистое лицо и почти полное отсутствие зубов делали его старше своих лет. Перенесенные болезни и лишения тоже оставили на его внешности свой след. Одно плечо было ниже другого, он приволакивал ногу, а его лицо время от времени сморщивалось, словно от внутренней боли. Однако, несмотря на его несимпатичную внешность, дядю Петю в усадьбе все очень любили.
– Душа у него светлая.
– Добрый он человек.
И впрямь, если судить по глазам, а глаза – это зеркало души, то дядя Петя был очень чистым человеком. Хотя по его внешности в целом сказать этого было никак нельзя. Этот мужчина приходился каким-то дальним родственником Ване, этим в основном и объяснялось его присутствие в усадьбе.
– Возьмите родича моего к себе на службу, – как-то попросил Ваня Василия Петровича. – Я за него ручаюсь. Он хороший мужик, вы не сомневайтесь. Беда: в жизни ему сильно не везло. Жену потерял, семью, теперь один остался. Здоровья нет, жилья нет, пропадет, если не пригреется у нас в «Дубочках».
Ваня никогда не обременял своего хозяина лишними просьбами. Поэтому присутствие в усадьбе дяди Пети никогда и никем не оспаривалось. Василий Петрович слишком ценил своего верного телохранителя и просто друга, чтобы отказать тому в такой ерундовой просьбе. Так что дядя Петя летом работал в саду, а зимой выполнял поручения прочей прислуги. От работы сознательно не отлынивал, но иной раз, потаскав тяжести, был вынужден до конца дня лежать в кровати. Так что проку от него почти никакого не было, но в немаленьком хозяйстве главной усадьбы были люди, способные взять на себя и работу старика, и заботу о нем.
В частности, повариха тетя Паша прониклась к бедолаге самыми теплыми чувствами. И теперь дядя Петя почти всегда находился при кухне, где тетя Паша с удовольствием слушала его рассказы о долгих скитаниях по миру, которые в итоге привели его в «Дубочки».
– Благословенное у вас тут место, – говорил дядя Петя. – Я такие места издали чую. Издавна тут люди селились, и неспроста. А к вам меня сам Господь привел. Буду тут жить. Пока живу, все беды вас стороной обойдут. А как помру, тут уж держитесь и молитесь истово, потому что черные дни для всех тогда настанут.
– Что за черные дни такие, дядя Петя?
Но дядя Петя не разъяснял, а лишь обещал:
– Ну а после тех черных дней снова солнышко на небо выйдет, кто жив на земле останется, тех своим светом обогреет.
В общем, старик был чудаковат! И не все в его словах было людям понятно. Ходили про него слухи, будто бы за свои долгие странствия дядя Петя обрел умение волхвовать, взывая к древним славянским богам: Роду Прародителю, Макоше-матушке, Перуну, Велесу, Ладе и всем тем, кому поклонялись люди земли славянской до того, как из Византии к ним прибыла новая религия.
Тем не менее к дяде Пете тянулись и стар и млад, потому что он был замечательным рассказчиком, а для детей дядя Петя был особо притягателен еще и потому, что знал великое множество всевозможных сказок, чьи персонажи с древними, еще дохристианскими именами сражались с темными силами и неизменно их побеждали.
Удивительным образом оказалось, что эти самые сказки детям в поселке куда интереснее, чем даже планшеты и компьютерные стрелялки-бродилки.