— Стой! Куда? — воскликнул Быстренин.
— Еще один маневрик. Нащупали тяжелыми.
— Стой, говорят тебе! Это не артиллерия, это танк. Вперед!
Машина замерла. По деревенской улице, взметая пыль, действительно шел угловатый, громыхающий «тигр». Шел открыто, не торопясь, поворачивая хоботом-пушкой. Немецкие танкисты чувствовали себя в безопасности за толстой броней.
— Не рассчитали, голубчики. С такой дистанции моя пушка вас достанет, — проговорил Быстренин. — Бронебойным, заряжай.
Что и говорить, недаром гвардии лейтенант Быстренин считался в роте отличным стрелком: обычно неповоротливый, тяжеловесный, «тигр» с неожиданной резвостью вильнул в сторону и стал как вкопанный.
— Ага, попало! Еще бронебойным!
Над «тигром» взметнулся серый дымок. Он быстро рос, рос вширь и ввысь, и через несколько минут танк заволокло густым черным облаком. Казалось, будто это темная броня, испепеляясь, сама превращается в дым и чад. Жаль, день выдался тихий, как говорится, лист не шелохнется, а то развеяло бы по ветру пепел еще одного сраженного фашистского чудища.
Еще не одну позицию сменил танк Бытренина. Склонялись под его гусеницы яблони, спелые вишни обрызгивали его кровью. Замолчала вражеская батарея, та, что могла прямой наводкой бить из-за хат по переправе. Умолкли три вражеских пулемета. Неравный бой длился уже два часа, а переправа все еще задерживалась.
Обозленные потерями, приведенные в ярость невиданным сопротивлением и почти нереальной живучестью одного-единственного прорвавшегося к ним танка, немцы решили уничтожить его во что бы то ни стало.
Увлеченный боем и наблюдением за улицей, за каждой вспышкой вражеской артиллерии, Быстренин не заметил, как из-за дома, почти вплотную к нему подошли две немецкие самоходки. Снаряды, посланные в упор, разворотили борт. Убит наповал гвардии сержант механик-водитель Мичурин. Стонет раненый командир танка гвардии лейтенант Быстренин. Острый, горячий осколок впился в руку Тарасова. Еще снаряд… В танке стало невозможно дышать — едкий дым пополз из-за моторной перегородки. Вырвался первый, слабый еще, язык пламени…
— Тащи командира! — крикнул Тарасов башнеру и подхватил Быстренина подмышки.
— Пулеметы, пулеметы! Меня потом, — вырывался из рук командир.
— Помоги, ну! Вылезай первый! Я его подтолкну, а ты принимай, — не слушая лейтенанта, кричал башнеру Тарасов.
Башнер откинул крышку люка, подтянулся на руках и вывалился наружу. Вслед за ним, получив дополнительный доступ воздуха, вырвался огонь. Танкист закрыл глаза и сунул руки прямо в этот огненный вихрь. Он нащупал чьи-то плечи, ухватился за них и рывком дернул тело на себя:
— Давай-ка! Толка-ай снизу!
Лейтенант неожиданно словно выпрыгнул из огня и сшиб своего спасителя. Башнер качнулся и навзничь упал на землю. Лейтенант беспомощно повис вниз головой, зацепившись сапогами за край люка. Быстренин был без сознания. Еще мгновение, и огонь охватил бы его. Но из огнедышащей башни появился человек. Собственно, только темный силуэт человека, окаймленный светлыми язычками огня. Это был Тарасов. Мягко упал на траву пулемет, со стукам скатились по броне диски. Плашмя свалился на землю раненый лейтенант, и только после этого, сорвавшись с танка, покатился по саду, ударяясь о деревья, огненный ком — Тарасов сбивал с себя огонь.
…Комбинезон еще кое-где дымился, но огонь больше не жег тело. Пламя бушевало где-то совсем рядом, Тарасов ясно различал его всплески и гудение. С трудом открыв глаза, Тарасов огляделся: ну, конечно, это горит его танк.
А немцев что-то не слышно… Нет, как же — слышно. Вот и двигатели работают, и гусеницы лязгают— уходят. Подожгли танк и боятся его близости — вдруг взорвется. А чему там взрываться, снарядов-то осталось раз, два и обчелся.
А пулемет есть и диски тоже; и командир и башнер были живы… Тарасов встал и, пошатываясь, слегка пригнувшись, подбежал к танку.
Лейтенант все еще был без сознания и башнер тоже. Последний, видимо, ударился головой при падении. Надо оттащить их подальше, все-таки танк-то горит. Тарасов подхватил командира, и тут только острая боль напомнила, что в руке у него сидит осколок.
— Не беда… как-нибудь… Мягкие ткани, наверное: болит, а действует все же.
Он перетащил товарищей в большую воронку от снаряда: как-никак все же укрытие. Потом сходил за пулеметом, принес четыре диска. Один оказался пустым.
— Вот дурень, — с досадой выругал себя Тарасов. — Не доглядел. — Будто он мог доглядеть там, в дыму горящего танка. Внимательно, неторопливо Тарасов осмотрел пулемет. Исправен. Знакомый щелчок установленного в магазинную коробку диска внезапно вернул Тарасова к действительности.