Бублик остался валяться не доеденным. Призрачная надежда окрылила кота и кролика. Что за мир у нас такой, где какие-то золотые монеты решают исход человеческой жизни? Горстка, по сути, металла, о которой грезил жадный Искандер, ставила на карту всё их будущее. И понятно было всем, что близкие и родные их уже давно в мире ином, и возвращаться будет некуда и не к кому, но так хотелось удрать из рабства и избавиться от мерзкого колдуна! Мрачное сырое тусклое подземелье опостылело настолько, что хотелось выть от тоски, и вот появился шанс. Насколько Искандер был искренен в этом своём посуле - неизвестно, но кот и кролик, не сговариваясь поклялись приложить все усилия к поиску золота.
Часть 2. Лицедейство.
Сильва проворно и очень легко двигалась по тропинке от мрачной скалы "глаз коршуна" вниз, приминая стоптанными кожаными сандалиями нежные крокусы и рододендроны. За ней следовал высокий и очень худой монах с двумя отпрысками-послушниками. Все трое следовавших за Сильвой были одеты в чёрную длинную простую монашескую одежду с просторными рукавами и надвинутыми на глаза капюшонами. Один из послушников нёс под мышкой толстенный древний фолиант, очевидно, Библию. Второй нёс холщовый мешок с каким-то очень важным содержимым, отчего постоянно останавливался и проверял наличие последнего. Монах не отставал от Сильвы ни на шаг. Вскоре узкая тропинка начала петлять и взяла направление к выселку - одинокому хутору с одной обжитой хатой, на котором много лет прожил старый золотодобытчик.
Добротная хата мазанка с белёными мелом стенами и соломенной посеревшей от времени крышей стояла на хуторе не один десяток лет. За это время хозяин многократно перестраивал её, белил стены, расписывал их узорами, перебирал четырёхскатную крышу - вначале крыша была из камыша, затем её заменили на соломенную. Хату окружал широкий ухоженный двор с многочисленными беспорядочно разбросанными хозяйственными постройками, который ограждал плетень в человеческий рост со сквозными воротами, сколоченными из жердей. Из построек на дворе стояла кладовая, сарай для телег, сарай для овец, хлев и птичник. Перед хатою раскинулся палисадник, в котором росли дикая слива, черешня и яблони, а также пестрели гвоздика, барвинок, заря, шток-роза и сирень. Столько души было вложено в обустройство хутора, что подходя к мазанке, ощущалась огромная безграничная любовь хозяина к каждой мелочи, к каждой детали его немудрёного жилища.
- Пришли, - коротко бросила Сильва. Калитка скрипнула, и на протяжный глухой скрип из хаты вышел юный парубок - мальчонка лет семнадцати. Это был вихрастый цыганёнок, очень смуглый, худой, черноглазый с волосами по плечи. Глаза его были до того черны, что зрачки не выделялись на радужной оболочке. Крючковатый красивый хищный нос выдавал непростое происхождение. На груди на шёлковом шнуре виднелся большой нательный золотой крест, украшенный рубином.
Цыганёнок в пояс поклонился священнику с двумя послушниками и отдельно поклонился красавице Сильве.
- Ваша доброта и отзывчивость сторицей вернутся Вам. Татко умирает. Очень прошу Вас, - обратился цыганёнок к священнику, - исповедайте его и причастите.
Цыганёнок распахнул низенькую дверь мазанки. Гости все до одного пригнулись, чтобы войти в хату. В одной из комнат стояли мешки с мукой, кадки с водой, с солёными огурчиками, на стене висели окорока и колбасы, на полу виднелись крынки со сметаной и хлебным квасом, корзина с яйцами. Сушёный чеснок вперемежку с душистыми травами пучками висел вдоль стен и одурманивал своим неповторимым ароматом. В жилой комнате посередине стоял длинный узкий стол, покрытый льняной серой скатертью. В красном углу напротив печи висела старинная икона с зажжённой лампадкой. Образ строго смотрел на всякого, кто входил в дом. Под потолком хаты парила деревянная птица с резными изящными крыльями, оберег, на счастье. Люди верили ещё со времён язычества, что входящий в дом засмотрится на кружащуюся под потолком от потоков воздуха птицу и сразу забудет дурные мысли, которые хранил в душе к хозяевам жилища. По периметру комнаты стояли широкие деревянные лавки. На одной из них около распахнутого окна лежал умирающий. Цыганёнок бережно взял умирающего старика за руку, поднёс её к губам и тихонько прошептал:
- Ты звал православного священника, татко. Он пришёл. Я буду недалеко.
С этими словами цыганёнок вышел из дома. В глазах мальчишки стояли слёзы. Старик умирал, слабея на глазах. Жизнь таяла в нём, утекала, как песок сквозь пальцы, ускользала навсегда. Надеяться было не на что. Сильва неприметно взяла мальчишку за рукав просторной рубахи из конопляного полотна и потянула к выходу.
- Не место нам с тобой здесь. Сия исповедь - есть таинство. Оставь его наедине со священником.
Цыганёнок покорно поспешил вон их хаты и, влекомый Сильвой, направился в сторону ручья.
Тем временем худой священник сел подле умирающего на лавку и заговорил первым:
- Слушаю тебя, сын мой.
Голос его звучал отстранённо, сухо и торжественно. В прозрачном воздухе чувствовалось такое напряжение, столь невероятная непередаваемая наэлектризованность, что, казалось, любое чьё-то неосторожное движение, и всё взлетит на воздух. Монахи-послушники тихонечко сели у входа в хату, робко и осторожно, словно, чувствовали себя здесь абсолютно лишними. Один из них стянул с головы капюшон, из-под которого рассыпались по плечам почти красные, как медная проволока, восхитительные кудри. Всё лицо этого юноши было в веснушках. Вздёрнутый нос любопытно вздрагивал. На щеках играли ямочки.
- Червонец, ты что, совсем страх потерял? - зашипел на него сосед в чёрной рясе. Рыжий мальчонка быстро натянул капюшон обратно и вогнал голову в плечи, сгорбился и забился в угол. Худой священник недовольно, мрачно, почти угрожающе взглянул в их сторону, потом величественным властным жестом подозвал одного из них и что-то быстро прошептал тому на ухо. После этого сосед Червонца исчез за дверью и больше не появлялся в хате.
Веки умирающего дрогнули. Старик беззвучно зашевелил высохшими губами.
- Воды, - быстро приказал худой священник.
Червонец мигом плеснул воды из кадки в огромную глиняную кружку и протянул умирающему старику. Старик с трудом разлепил веки, с усилием воли сделал глоток и повернул голову в сторону священника:
- Я рад. Рад... - начал было старик, но священник прервал его:
- Ты слаб и немощен. Говори сразу суть.
Губы старика дрогнули:
- Я виноват перед своим сыном.
- В чём грех твой? - строго спросил священник, глаза его впились в старика, словно пытаясь вырвать правду, какое-то признание из самого его сердца.
- Тот хлопчик, что встретил вас в хате, моё приёмное дитя. Я вырастил его по просьбе одного цыгана, и любил сего ребёнка как своего собственного. Но не смог я дожить до его свадьбы. Не смог поставить мальчонку на ноги, как того хотелось бы.