Четырьмя днями позже Чехов говорил: «Вчера получил я из Владивостока письмо от одного молодого человека… ехал он во Владивосток весело, а там вдруг почувствовал отчаяние…»
«Уповая на помощь божию и глубоко веря в наше правое дело, я твердо убежден, что войска и флот сделают все, что подобает доблестному русскому воинству, для поддержания славы России», — всенародно объявил в те же дни пехотный полковник Романов, он же Николай II, самый бездарный самодержец Российской империи…
Мальчик с жадностью сосал материнскую грудь, когда на соревнованиях в Остэнде автомобиль преодолел дистанцию в один километр за двадцать одну секунду, установив абсолютный рекорд скорости на земле — сто шестьдесят шесть километров в час. Кстати сказать, самолетам до этого рубежа было еще весьма далеко — летать и летать!..
Молодой двадцатый век действительно показывал себя с первых шагов моторным.
В том же 1904 году профессор Николай Егорович Жуковский основал на подмосковной станции Кучино аэродинамический институт. Тот институт, что с годами стяжает прочную мировую славу, что подарит нашей стране самые быстрые, самые дальние, самые высотные крылья.
В том же 1904 году в Михайловское артиллерийское училище поступил семнадцатилетний Петр Нестеров, будущий прославленный военный летчик, творец мертвой петли, со временем справедливо переименованной в петлю Нестерова.
Чкалов еще не вступил в сознательную жизнь, еще ничего не умел, еще ничего не знал; только был в этом мире, а Время уже готовило ему необыкновенную судьбу, прокладывало голубой, высокий, стремительный путь в Будущее…
«Жить можно только будущим». — Александр Блок.
1904 год был на исходе.
22 декабря Владимир Ильич Ленин писал: «В широких кругах пролетариата, среди городской и деревенской бедноты явно усиливается глухое брожение».
Мальчик рос. Рос крепеньким, подвижным, сильным. Он рано начал ходить и очень рано вступил в большой открытый мир, расстилавшийся за порогом отцовского дома.
Этот мир был синим, зеленым, вольным — под обрывом, на котором стоял чкаловский дом, катила свои неспешные воды Волга, багряное солнце поднималось в неоглядной дали противоположного берега, и тогда река словно просыпалась — светила металлическим блеском, вздрагивала миллионами ослепительных зайчиков и звала, тянула к себе с неудержимой силой.
Волга! Старый писатель, хорошо знавший свой край, вспоминал: «Вольное дыхание великой реки, ощущение безмерности ее простора и всюду подстерегающие волгаря опасности… Все приучает здесь к дерзкому панибратству со стихией, близкой и столь же враждебной, жестокой к промашкам и трусости. С духовной крылатостью Волга дарит умельство, ястребиную остроту глазе, твердость руки…»
Документально подтверждается — Василёво, первая взлетная полоса Чкалова, — «одно из тех селений, жители которого никогда не знали крепостного права».
Свободная земля родит свободных людей.
Маленький Чкалов, как все волжские мальчишки, быстро выучился плавать, нырять, он рано встал на лыжи и безбоязненно скатывался с самых высоких круч на санках.
Он был мал, а Волга огромна. Огромна и беспощадна. Он заплывал на самую стремнину, вскарабкивался на плывущие баржи и прыгал в воду.
— Врешь — не возьмешь!
— Потонет, — предупреждали отца соседи, старые волгари, добрые приятели, — гляди, пропадет парень.
Павел Григорьевич поругивал сына, случалось, грозил выпороть, но так — больше для порядку. Верил — не потонет, не пропадет.
А когда река замирала подо льдом, когда снег выбеливал склоны крутого правого берега Волги, приходило самое лихое время — время лыж.
Ветер свистел в ушах, коромыслом клубилась белая пыль из-под полозьев, и воздух становился ощутимо плотным.
Скорость!
Есть ли в мире ощущение, прекраснее скорости? Он рано познакомился с этим праздником души и тепа. Он остался верен ему на всю жизнь.
Не обходилось, конечно, без синяков и шишек. Но какой настоящий мужчина не проходит испытания болью? Валерий редко плакал, хотя расшибался довольно часто.
На вольных просторах Волги медленно и прочно складывался его характер, упрямый, настойчивый, азартный.
В одной из мальчишеских потасовок Чкалов сломал ногу. Шесть недель пролежал в гипсе и только через два месяца вышел вновь на улицу. Вышел — и что же? Немедленно скликал приятелей-сверстников и потребовал: