— Тра-та-та-та! Тра-та! Тра-та! — пробуждают его звуки горна. Оказывается, что уже новое утро. И он проспал от слабости целые сутки. И чуть не умер во сне! Но жив скуластый паренек, которому перешел его горн, значит, и он будет жить!
Алеша приподнимает голову, потом, опираясь на руки, встает и идет к столу, где ждет его недоделанный урок. Надо заниматься, надо учиться, отставать нам нельзя, мы ленинградцы.
Надо собраться с силами. И настроить мысли на занятия. Собрались же с силами ребята, которых повел горнист помогать пострадавшим от обстрела.
Ах, какой же это отличный парень из пригородного колхоза, сколько в нем жизни, это какой-то бессмертный горнист.
Алеша даже загадал: «Если каждое утро он будет играть побудку, я буду жить!».
Вот и вечер наполнил комнату синим светом. Пора опустить тяжелые, плотные шторы и зажечь лампочку-коптилку. В темноте нехорошо. Страхи ползут какие-то. Маленький огонек, а все же с ним веселей.
Главное — не застыть, не перестать двигаться, пока не придет мама.
С мамой ночь не страшна. Главное — пережить то время, когда остаешься один, без нее.
Наступил вечер. Прошел еще один день осады. И Алеша остался жив. Темнеет быстро. Лишь на западе зловеще багровеет полоса заката.
И вдруг в этой багровой полосе возникают черные силуэты птиц. Стаями тянутся они к городу, как воронье… в них есть что-то мертвое, потому что они не машут крыльями… Это фашистские стервятники… Тянут к Неве…
Один за другим пикируют с высоты и опять, опять клюют и клюют «Марат».
Воздух сотрясается от взрывов, и снова из окна вываливается подушка, которую не помнит, когда и как приладил на место Алеша.
— Ничего у вас не выйдет! — шепчет он, отворачиваясь от окна, не в силах глядеть на зловещую картину бомбежки. — Значит, досадил он вам ночью… Постойте, вот стемнеет, наша возьмет!
И опускает тяжелую штору.
В комнате во всех углах сгущается тьма, только над столом желтый, теплый огонек коптилки. И рядом стриженая голова мальчика. Беззвучно движутся его губы, он шепчет сам себе диктант. Он занимается. Если не придет учительница, тогда мама проверит уроки и задаст новые.
Вот она идет! Это ее шаги! Он научился различать их издалека, на самых первых ступенях лестницы! Она три раза останавливается, на каждой площадке, ей нужно отдыхать. А может быть, она дает ему время подняться из-за стола, затем двинуться навстречу и помочь открыть забухшую от сырости дверь квартиры.
Когда мама тянет к себе, а он подталкивает дверь, пусть слабо, чуть-чуть, — мама уже чувствует, что он здесь, жив! И это такая радость!
Сегодня он что-то ослаб, не может толкнуть дверь, но он просто на нее валится. И ликует, что дождался мамы, не поддался смерти!
Но у него не хватает сил, не может он толкнуть дверь и сползает к порогу…
И в это время дверь открывается, и к нему навстречу падает мама. Ее одежда пахнет морозом и дымом. Ее лицо черно от копоти. Пряди волос слиплись. И губы черствы. Но он целует, целует их, хотя ему больно…
И вдруг понимает, что это не его мама… Это чья-то чужая. Хотя у нее такие же ввалившиеся глаза. И из них так же, как у мамы, текут слезы. И она шепчет те же слова, что мама:
— Ты жив? Ты цел? Зайчонок!
Ему хочется сказать, что она, очевидно, ошиблась подъездом. И он совсем не ее «зайчонок». Но чужая мама, схватив его в объятия и усаживая на стул, сама говорит:
— Вижу, занавешено ваше окошко даже днем… значит, никого в живых уже нет. И вдруг смотрю — щелочка, и в нее кто-то смотрит… Ах, как бросилась я вверх по лестнице, откуда и силы взялись! Подумала: а вдруг это мой… А у тебя что, никого не осталось тоже? Ты один? На вот, маленький. Кушай!
И сует ему в рот что-то липкое.
— Это питательно. Это я своему несла… А его нет. И дома нет, и ничего нет… развалины. А уходила — все еще было… и дом и он… Ну, ты кушай, кушай… Да ты что, разучился есть? Давно один? Ослаб совсем… даже шторку не задернул. Смотрю — свет горит… И вот я на этот свет… Ты кушай, кушай, ты должен есть, чтобы жить!
Алеша машинально ест. Согревается идущим от нее теплом и засыпает.
Возможно, это ему приснилось… Но, проснувшись еще раз под звуки горна, Алеша обнаруживает у себя под боком сверток с едой. От него так необыкновенно пахнет, что Алеша находит его сразу. Развертывает, и что же там — хлеб, намазанный повидлом! Это так вкусно… И его зубы сами впитываются… Но тут его останавливает мысль: «Это не мое… Здесь какая-то ошибка!»