Чудное, чудное время напряженного ничегонеделанья! Прекрасная пора, когда не надо строчить заметки «с колес» прямо в номер, когда никто не кричит: «Вы что, обалдели? Дедлайн через полчаса, а ваш текст еще не готов!»
Редакция газеты есть, а самой газеты нет — это что-то вроде беременности. Никто ребенка еще не видел, даже пол его неизвестен, не говоря уже о том, какие получатся глазки и ушки, но все крутится вокруг будущего чада — покупаются кроватка и коляска, срочно ремонтируется детская комната, и идет мучительный перебор имен, каждое из которых чем-то не устраивает…
Вот и у нас к рождению газеты все готово — есть симпатичный домик неподалеку от Зубовской площади и неукомплектованный штат прекраснейших и умнейших сотрудников, имен которых я пока, к сожалению, не выучила. А название газеты тоже никуда не денется, придумается, это дело десятое. К пророчествам капитана Врунгеля: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет» — я отношусь более чем скептически. Наша газета поплывет прекрасно, как бы ее ни назвали.
И должность криминального обозревателя мне очень нравится. Звучит очень весомо, от такой должности не отмахнешься. Мне бы хотелось, чтобы самые разные люди при встрече со мной, услышав: «Я — криминальный обозреватель такой-то газеты», уважительно говорили: «Ого!»
Да, дорогие мои, ого! Еще какое ого! Новая жизнь — это, как говорит мой друг и ныне заведующий отделом общества нашей газеты Сева Лунин, не баран начихал. А новая работа, по словам блистательной Лизы Стилль — политического обозревателя нашей же газеты, — это как опять замуж выйти. Лиза знает, что говорит, потому что была замужем уже три раза. Сейчас она вроде бы опять собирается, хотя пока не подтверждает этих слухов, но, как принято говорить у нас, у журналистов, и не опровергает. Слух о предстоящей Лизиной свадьбе пустила по редакции Танечка, референт главного. Танечка — маленькая, пухленькая и довольно невзрачная — грустно шепнула мне в коридоре: «Вот, заметь, замуж всегда выходят одни и те же».
Имена Севы, Лизы и Танечки мне запоминать не надо, я, слава богу, знаю их как облупленных еще по «Вечернему курьеру», где мы все работали раньше под руководством того же Юрия Сергеевича Мохова. Лиза — как и здесь, в качестве политического обозревателя, Сева — спецкором отдела происшествий, Танечка — секретарем главного, а я — сначала тоже спецкором в происшествиях, а потом, очень кратковременно, политическим обозревателем. Хочу заметить — ничего гаже, чем писать о политике, мне делать не доводилось, и я быстренько завязала, вернувшись в привычную криминальную среду, но, как видите, с повышением. Мы и дальше бы работали в «Вечернем курьере», если бы к власти там не пришла шайка плохо воспитанных маразматиков. Не хочу вспоминать этих гадов, главное, что мы красиво и гордо с ними расстались, скорчив им на прощанье козью морду. Сейчас в «Вечернем курьере» остались одни отбросы, а все приличные люди либо ушли с нами, либо еще раньше разбежались по другим редакциям.
Из новых, «некурьерских», обитателей нашей газеты я успела запомнить лишь двоих — Эдуарда Неволяева, фельетониста, и Андрея Колоса — заместителя генерального директора. Колоса я запомнила только потому, что он активнейшим образом занимался обустройством редакции — по несколько раз в день он заставлял нас подписывать какие-то бумажки, потом с этими бумажками отправлял всех на склад получать канцпринадлежности, стулья, столы, компьютеры…
Странно, но на стандартного хозяйственника Колос похож не был. Гораздо больше он напоминал преуспевающего доцента — высокий, импозантный, бородка клинышком, очки в тонкой золотой оправе, которые он во время разговора то и дело подправлял средним пальцем правой руки. Еще Колос любил вести нравоучительные беседы с подчиненными и давать поразительной точности и полезности советы типа: «Вы там пишите как-то получше, что ли» или: «Талантливее надо быть, ребятушки».
А Неволяева я запомнила за экзотику. Более отталкивающего и в то же время забавного типа мне еще видеть не приходилось. Разговаривал Неволяев преимущественно матом, всех называл «проклятущие» (вот у кого не было проблем с запоминанием имен), по редакции ходил в тюбетейке и в резиновых шлепанцах на босу ногу и, похоже, никогда не мылся. Утром он заглядывал в секретариат, где толпилась большая часть сотрудников, и приветствовал коллег так: «Ну что, гады, прищурились?» Интересно, что словечко «гад» Неволяев употреблял не для того, чтобы обидеть, а как приставку к имени. Он сам объяснял это хорошим знанием японского языка и японской культуры. В Японии к именам добавляют «сан», а Неволяев, по аналогии, добавлял «гад». Получалось очень мило и совсем по-японски: Саша-гад, Леша-гад, Иван Иваныч — гад. Дальнейших его речей цитировать не буду, страшно за общественную мораль.