========== Часть 1 ==========
В последнее время меня часто мучает бессонница. Часами могу лежать на спине, глядя в белый потолок съемной квартиры, а сон все не идет, словно я совсем разучился спать. Раньше такого не было. Никогда, даже после выпуска из школы, когда мне вечно было одиноко и страшно. Такое со мной впервые. В такие ночи я боюсь пошевелиться, потому что вдруг сейчас, именно в этот момент, меня сморит полудрема, а я разрушу все и снова буду вынужден часами лежать, слушая собственное сердцебиение и гул крови в ушах, ожидая, когда же наконец я растворюсь в темной вате небытия. Приходится приказывать своему телу: не шевелись. Лежу и думаю о большом пальце левой ноги, раз за разом мысленно приказываю ему, чтобы он уснул, умер, исчез. Мне кажется, никто столько не думает о левом большом пальце собственной ноги, сколько думаю я. А он отказывается подчиняться.
Я засыпаю обычно под утро, когда восходит Венера, а Луна прячется, чтобы снова вернуться через двенадцать часов. Хотя моя кровать стоит так, что я не могу видеть окна, я все равно чувствую белесый свет, который струится по подоконнику. В семь мне вставать, и, наверное, если бы не многолетняя привычка я бы каждое утро просыпал, так тяжело мне просыпаться. Голова кажется деревянной. Меня шатает, и я врезаюсь и в письменный стол, и в стул, на котором за неимением шкафа лежит вся моя одежда, и в косяк двери. Ледяной душ помогает прийти в себя. Завтракать после таких ночей всегда неохота, но я знаю, что, если не есть, будет только хуже, и я насильно запихиваю в себя яичницу, которая всегда подгорелая, запивая ее горьким кофе. Кофе с сахаром я перестал пить с тех пор, как узнал, что Питер мертв. С молоком — с тех пор, как узнал, что мертва Лили. Я помню, в их доме, в Годриковой Впадине, мы втроем вечно пили кофе, пока Джеймс и Сириус распивали на двоих чай или сливочное пиво. Хвост клал сначала две ложки сахара себе, потом одну мне, а Цветочек наливала белые сливки, которые красивыми узорами ложись поверх темного напитка. Питер всегда пил только черный кофе.
Я ем прямо за письменным столом, просто потому, что у меня нет кухонного, после убираю грязную посуду, мою ее, протираю и ставлю на полку. Одна кружка, одна миска, одна тарелка, одна вилка, одна ложка, два ножа и два стакана. Второй, кажется, притащил кто-то из однокурсников еще в восемьдесят третьем. Не помню, кто. Я вообще мало что помню о том времени.
Дверь в мою квартирку расшатанная и вся в трещинах: ее ничего не стоило бы снять с петель даже без магии, но мне как-то все равно, если честно. Ума не приложу, что грабитель мог бы попробовать украсть отсюда — разве что второй стакан или летнюю куртку, которая сиротливо висит напротив входа. Если ему так надо — пусть берет. Все самое важное я всегда ношу с собой, во внутреннем кармане куртки, который когда-то Чарами Незримого Расширения увеличил Джеймс: кошелек с последними деньгами, удостоверение личности, справку о возможности моего нахождения с учетом моей особенности в городе, среди людей, а еще карманный фотоальбом, подаренный еще на третьем курсе какой-то девочкой с Пуффендуя. Я ей нравился. Она была очень милой. Но сейчас я никак не могу вспомнить ни ее имени, ни лица, только несколько фраз, сказанных ее голосом, когда она вручала мне подарок на мой день рождения и когда мы вдвоем гуляли вдоль Озера. Зато отчетливо помню, как высовывались головы Сириуса и Питера из-за угла. Причудливая вещь, память. Кажется, в тот день Лили в очередной раз со скандалом отвергла ухаживания Сохатого, и он бродил по шестому этажу, не желая своей кислой миной портить мне впечатление от моего первого в жизни свидания. В этом был весь Джим.
На работу приходится добираться обычным маггловским транспортом — снять квартиру в магической части города мне не по карману, ровно как и провести каминную сеть. Приходится трястись почти час в автобусе, потом пересаживаться на другой, а потом еще минут пятнадцать идти до магазинчика. Я оказываюсь перед дверью ровно в двадцать пять минут десятого. Моя смена начинается в десять. И так каждый день. Я отпираю старомодным ключом массивную дверь, снимаю защитные чары, киваю вездесущей старушке из газетного киоска напротив, которая всегда высовывается наружу, если кто-то проходит по нашему переулку. Люди редко заходят сюда.
— Ремус, — скрипит она, кривя губы в том, что, вероятно, считает улыбкой. У меня от этой гримасы всегда по спине пробегает холодок. — Вы как всегда пунктуальны до минуты.
— Доброе утро, миссис Дженкинс, — я надеюсь, что мое выражение лица больше походит на улыбку, нежели ее, и поскорее ныряю внутрь аптеки, прочь от жутковатой старухи.
В магазине пахнет затхлостью, плесенью и зельями. Мне кажется, этот запах впору продавать вместо нашатыря в маггловских районах, настолько он мерзок. Я включаю везде свет, открываю шторы, впуская дневной свет в помещение, сдвигаю окаемку календаря на новый день и раскладываю по местам товары. На это уходит двадцать минут. Без четверти десять я слышу наверху грузные шаги и харкающие звуки — это спускается хозяин, мистер Шо. В нем добрых двести сорок фунтов весу, у него отдышка, проблемы с желудком, и, как мне кажется, порок сердца. Он спускается вниз, неприветливо косясь на меня, и тяжело опускается на стул у кассы, пересчитывая деньги. Пусть я и работаю у него уже почти два года, он доверяет мне едва ли больше, чем любому бродяге, которого можно встретить в Лютном переулке. Но я не в обиде. Я тоже не горю желанием особо сближаться с моим работодателем: мне хватает и того, что он готов держать у себя фармацевтом оборотня.
Ровно в десять я снимаю щеколду на двери и переворачиваю табличку, оповещающую всех, что «Всевозможные волшебные снадобья Бенджамина Шо» открыты вплоть до десяти вечера. Не припомню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь приходил точно к открытию. Первые полчаса или около того я сам сижу за кассой: сверяю записи учетных книг с книгами запаса, просматриваю корреспонденцию на имя магазина, протираю одноразовые колбы для зелий, которые мой хозяин, кажется, будет использовать вечно. Иногда заходят бедно одетые волшебники и ведьмы — просят порошок от болей в суставах или Универсальное Антипохмельное Зелье. Я сдержанно улыбаюсь им, принимаю монеты и отдаю товар. Колокольчик над дверью одиноко звякает, возвещая о том, что я снова оказываюсь один, только мистер Шо кашляет где-то наверху, в своих комнатах. Я понятия не имею, чем он там занимается.
Ближе к одиннадцати прибегает Хлоя. Она врывается в магазинчик с грохотом, распахивая дверь так, что я каждый раз припоминаю в уме все заклинания для ремонта, которые рассказывал когда-то мне отец. От Хлои вечно за версту пахнет дешевыми духами. Мой обостренный нюх чувствует это особенно остро. Сложно сказать, сколько ей лет: возможно, двадцать, а может и тридцать пять, за толстым слоем штукатурки и заклинаний для внешнего вида разобрать практически невозможно, тем более, что одевается Хлоя безвкусно и броско, как может в принципе одеваться женщина любого возраста. Вульгарные розовые пышные юбки, блузки с безразмерным декольте, шпильки немыслимой высоты. Каждый раз, когда я вижу ее, я невольно слышу в голове голос Сириуса, насмешливо комментирующий увиденное. Приходится тряхнуть головой, чтобы выгнать его прочь.
— Привет, Ремус, — тарахтит она, встряхивая белесыми выжженными кудрями. — Прости, я снова опоздала! Уф, как хорошо, что шефа еще нет, да? А то бы мне страшно попало бы, думаю. Хорошо, что все хорошо! — я не слушаю, только киваю в качестве приветствия и уступаю ей место за кассой. Надеваю мой рабочий белый фартук. Мне вообще-то и в зале не положено находиться, это обязанность Хлои, вот только все равно каждое утро приходится заменять ее, потому что пунктуальность у этой девушки отсутствует напрочь.
В моей лаборатории тихо и сумеречно, хотя пахнет не лучше. Через мутное окно открывается вид на грязный узкий переулок и газетный киоск напротив. Летом в жару с улицы вечно несет запахом гниющих помоев. Я расставляю отмытые одноразовые колбы по местам, и, хотя такой инструкции у меня нет, стерилизую все, что только возможно. Кажется, эта маленькая комнатка — единственное место во всем магазине, где идеальный порядок. Мне всегда вспоминается в таких случаях Лили, которая смеялась и говорила, что, если бы не я, парни бы еще на четвертом курсе потерялись бы в нашей спальне в горе грязной одежды и прочего хлама. Хмыкаю. Нужно приниматься за работу.