Он посмотрел на пистолет полицейского. Парабеллум. И у Бойко был парабеллум, но с небольшой неисправностью: не всегда выбрасывал стреляную гильзу. Поэтому Бойко постоянно носил с собой клещи. Сделает выстрел, вынет гильзу клещами и снова стреляет. Почему же полицейские так боялись этого неисправного пистолета?..
Лязгает и громыхает железо тягачей, а позади них ухают гаубицы. В грузовиках поблескивают штыки и каски. Пехота медленно тащится в пешем строю. Два часа проходят батальонные колонны 39‑го полка. У противника много винтовок, автоматов, пулеметов и минометов, а Бойко извлекает гильзы клещами...
Командир отряда Страхил за хорошо исполненную песню дарил по два патрона... Когда не проводились операции или не было занятий, разжигали костер. Все принимались за чистку оружия. Антон вертелся около «стариков» и помогал им. (И если бы полицейские в этот момент развязали его, он непременно посмотрел бы на свои руки, нет ли на них нагара.) Сверстников, пришедших в отряд раньше его, он сторонился: не очень-то приятно было учиться у них. Некоторые из них, как, например, Фокера, хвастались, что одним выстрелом укладывали по три фашиста, а то и больше...
Он мысленно видел испещренный военными пуговицами ремень Тимошкина, офицерскую фуражку Спиро, пробитую пулей гуглу[10] Чобана Бойчо и помятую походную фляжку Бойко с буковыми палочками, затыкавшими места, прошитые автоматной очередью...
— Ну ладно, убирайся!..
Стражник пошатнулся, будто едва выдержал все это, и с пустым ведром направился к выходу. Молодой полицейский посмотрел ему вслед и вновь вперил свой свирепый, ужасающий взгляд в Антона, а затем протянул руку к вертикально поставленной палке в углу комнаты и, прищурившись, будто целясь из пистолета, взревел:
— Эй ты, будешь говорить?..
— Антон, не спеши! — смеялась та чудесная девушка Люба с удлиненным, иконописным лицом, прямым носом и карими глазами. Она вернулась с пулей в бедре, но не стонала, как бай Манол... Антона не пустили и на эту операцию, хотя он долго упрашивал командира. На глаза юноши даже навернулись слезы, но Страхил оставался непреклонным:
— Мал ты еще, Антон! Операция боевая, притом рискованная. Нужны более опытные...
— Но я, товарищ командир...
— Ты будешь говорить!.. Ты запоешь у меня! — рычал полицейский, держа в руке палку. — Не думай... И покрепче тебя проходили через эти руки!
...Отряд готовился к новой операции. Планировалось захватить одновременно два села. Командир на этот раз был еще более категоричен:
— Ты лучше помогай бай Манолу, чтобы встретить нас горячей яхнией[11]. Да охраняйте лагерь! Эта задача не менее важна, чем проведение операции.
Юноша протестовал и даже угрожал, что он один нападет на полицейский пост в Обидиме и тогда, мол, все увидят, что может сделать Антон. Однако и это не помогло. Страхил посмотрел на него и нежно сказал:
— Ты еще ремсист!
Ремсист! Кто-то из учеников спросил, как давали рыцарский обет. Ах да, это Анжел. А господин Карев, питавший слабость к истории средних веков, объяснил: «Ученик, посвященный в рыцари, уже не располагал своей жизнью, она принадлежала даме сердца». Кому принадлежит жизнь Антона? Он ремсист, ремсист...
Партизаны вереницей медленно проходили мимо Антона. Его глаза застилали слезы. Силуэты товарищей в лучах красноватого заката казались огромными и внушительными. От обиды Антон закусил губы. «Не пришла еще пора? Для этого ли я прибыл сюда?» Последним уходил Бишето. Он остановился возле ели и с улыбкой сказал:
— Не сердись, батенька! На такое дело идут только опытные ребята!..
С боевого задания Бишето вернулся с раздробленной ключицей, но, несмотря на это, находил в себе силы улыбаться. Какой человек! Бледный, ослабевший, изменившийся до неузнаваемости, он с трудом присел около землянки. И вдруг, вскинув брови, сверкнул белозубой улыбкой:
— Потерпи, браток! Видишь, там внизу еще стреляют... По всей вероятности, их не скоро вразумят... Антон, дай мне немного водички...
«Мал еще? И там внизу еще стреляют? Ведь другие не старше меня! Ерма прибыл сюда только на шесть месяцев раньше меня, а участвует во всех операциях...»
Пошел снег. Антон видел, как по утоптанным полянам бежали, залегали и стреляли люди... Бишето подарил ему девять патронов. Из трех выстрелов он должен был обязательно хоть раз поразить мишень. Попадание засчитывалось, если пуля задевала и край мишени: ведь при стрельбе по живой цели такое попадание могло прийтись как раз в руку полицейского, державшего автомат.