«Значит, ему стреляли в лицо! Но он не испугался... При этой мысли мать улыбнулась: ведь ее сын не струсил, и смерть отступила от него.
— Тихо, сыночек, тихо!.. Помолчи, сейчас для твоих ран разговоры все равно что примочка из соли. Знаю — больно! Прежде всего постараемся остановить кровь. И отец твой приходил с ранами, но ничего, все обошлось. Тогда, в тринадцатом году, бились с греками. Они стали палить дома. Подожгли село Либяхово и направились брать приступом наше село Лыки, но подоспел Паница с отрядом и стал поджидать их у Комарёвице. Твой отец после рассказывал, что было убито триста человек, а остальные разбежались. У болгар потерь не было, только отца ранили. Его принесли чуть живым, истекающим кровью...
Мать говорила и перевязывала раны. Это причиняло ей мучительную боль. А какой матери не больно видеть раны своего сына! Сердце ее обливалось кровью, но она улыбалась. Руки ее уже не дрожали, и слезы больше не капали из глаз.
— Сейчас я укрою тебя, мороз крепчает...
Она сняла шубу и постелила ее, затем размотала пояс и забинтовала им грудь сына. Рана не прекращала кровоточить! Что пояс? Надо будет, она сделает новый. А вот как спасти сына? Человек, когда уходит из жизни, остается лишь в памяти близких. Сандански ходил от Софии до Разлога, от Солуни до Родоплыка и до самого Стамбула вместе с младотурками, чтобы пленить султана. А кто его видел в глаза? Только воеводы и воины четы да турецкие паши младотурков, которые побратались с ним посреди села Мичите. А вот спроси о Яне, и каждый ответит:
— Да разве есть болгарин, который не знает Старика? Вчера вечером ушел отсюда к Пирину, а оттуда в Рожен, в монастырь, чтобы поспать хоть одну ночь в чистоте и тишине...
Илинка засуетилась. Ей хотелось поспеть в село, пока народ не высыпал на улицу. В ушах свистел ветер, сердце билось так сильно, словно готово было выскочить из груди. «Хорошо, что он был недолго один. Может, и обойдется все. А если нет? — При этой мысли ее охватил озноб. — Ведь пришел из Драмска семнадцатилетний парень с такой же раной ниже плеча и прожил всего лишь восемь дней. Стал было поправляться, а потом поднялась высокая температура, и он умер...»
Присев на пороге дома передохнуть, она посмотрела в сторону сарая, не зная, с чего начать. Неожиданно в голове промелькнула мысль, что необходимо замести кровь на снегу. А может, сначала заняться ранами? Но что нужно для этого? Трут или табак? Не спросить ли доктора? Он наверняка знает, чем лечить пулевые раны. Но к нему надо идти до самого города. А с чем? Он потребует денег... Илинка встала на колени перед старым сундуком, когда-то полным материнского приданого, и стала перебирать одежду. Она нашла серебряные пряжки и монисто с семью золотыми червонцами, достала клашник[15], совсем новехонький и ни разу не надеванный со дня свадьбы. «Для чего хранить их? Шестерых сыновей родила, а их словно ветром сдуло. Один лишь вернулся, и то чуть живой. Был бы сейчас дома отец, все было бы по-другому. А эти подлецы взяли и посадили его в тюрьму. Вся вина его состояла в том, что сыновья унаследовали его сердце и веру...»
— Господи боже, пресвятая богородица, вся душа в огне! Почему на меня, несчастную, ты не ниспошлешь хоть малую милость?!
Занятая хлопотами, Илинка вдруг проговорила:
— А горшок-то все кипит!..
Когда поставила его на огонь, она не помнила, но то ли по запаху, то ли еще как старушка почувствовала, что ее чорбица уже готова. Она взяла кувшин, наполнила его горячей похлебкой и вышла. За ней послушно засеменил осел, словно понимая, что надо поторапливаться. По дороге никто из соседей не встретился.
Сын, как она и оставила его, неподвижно лежал на соломе, закусив губу, чтобы не стонать от боли. Увидев мать, он попытался улыбнуться:
— Мама...
— Ну как, сынок? Сильно болят раны?
— Сон видел, мама, будто я у Буденного... Он отцепил свою саблю и протянул мне... Я взял ее в руки, а она блестит, сверкает... Не сабля — чудо! А он говорит мне: «Возьми этот луч и возвращайся с ним на родину. Запомни: он будет светить только в таких руках, как твои. Он будет и мечом, и солнечным лучом, дарящим жизнь. Береги его! Сила луча — огромная, волшебная». А потом я вдруг полетел... Увидел кремлевские часы, Ленина... Мама, он жив!
— Жив, сыночек, жив... — перекрестилась Илинка.
— Я нес этот луч и видел цветущую землю... На полях нет никаких быков, а только машины, машины... одна диковиннее другой! И люди поют...
— Да, да, сыночек! Все возможно, как сказал господь бог! — И она снова перекрестилась. Ей хотелось заставить его замолчать, поскольку разговаривать ему было нельзя. А может, ему лучше говорить? Если ему суждено уцелеть, то эти слова и мысли для него лучше лекарства. Господи, знает ли хоть одна мать, как спасти от смерти свое дитя?..