В Конго многие города названы именами колонизаторов: Кокийавиль, Жадовиль (в честь основателя «Юньон миньер»), Левервиль (в память братьев Левер).
Когда мы по пути в Леопольдвиль проезжали через Левервиль, то за километр до него почувствовали терпкий запах горящего пальмового масла. На противоположном берегу реки Кванго к небу вздымались указательными перстами трубы маслоочистительных заводов. Даже больница, школа, церковь, домики, построенные компанией «Левер» для рабочих, никого не могли ввести в заблуждение. Было совершенно ясно, на кого работают конголезцы.
В конце XIX века в Англии слились двадцать мыловаренных компаний. Новое акционерное общество владело шестьюдесятью тремя процентами мирового производства мыла. В 1908 году братья Левер завоевали также Северную Америку. В Европе под их контролем находилась столь огромная территория, что им позавидовал бы даже Наполеон. Во время первой мировой войны спрос на глицерин господ Левер возрос в обоих борющихся лагерях настолько, что оборот фирмы стал миллиардным. Братья Левер связались с банком Барклая, который спас их после войны от кризиса. Банк Барклая объединил их с голландским мыловаренным трестом, и так возник концерн «Юнилевер». Сеть поставщиков пальмового масла раскинулась от Таити до Конго. Но каким образом «Левер» попала в Конго, а Конго — к «Левер»?
В 1911 году «добрый» король Леопольд II предоставил братьям Левер концессию. Уже год спустя господин Вильгельм Левер из чистой благодарности преподнес королю ящичек из слоновой кости с первым куском мыла «Мейд ин Конго». Однако больший кусок мыла братья Левер оставили себе. На основе закона о «свободных» землях и условий концессии они контролировали округ Кванго — Квилу площадью в пять с половиной миллионов гектаров. Правда, жители не желали собирать плоды масличных пальм и бежали в леса, что еще больше увеличивало число «свободных земель», но не давало мыла. Тогда была проведена перепись населения и введена подушная подать. Возвращавшиеся из джунглей конголезцы не только не находили больше своих земель, но и лишались свободы. Они обязаны были сдавать пальмовые плоды, так как закон есть закон, даже если он введен чужеземцами.
Когда в 1932 году наконец удалось подавить восстание племен в Кванго, компания «Левер» поняла, что необходимо отказаться от подушной подати и перейти к свободному найму рабочих. Отныне небольшие бригады заключали контракт на сбор определенного количества пальмовых плодов. После сдачи их на приемный пункт рабочий получал причитающуюся сумму, и все были довольны. Рабочий — потому что имел деньги, бригадир — потому что получал десятую часть суммы, а больше всего — компания. Система себя оправдала. В 1959 году «Левер» получила в среднем сорок пять процентов прибыли. В Конго наряду с Левервилем выросли другие городки с красивыми названиями: Альбертвиль, Элизабетвиль… Но красивые названия не могли скрыть то обстоятельство, что после введения на маслоочистительных заводах сдельной оплаты труда эксплуатация рабочих усилилась еще больше. Африканским рабочим не оставалось ничего другого, как служить компании «Левер» не за страх, а за совесть. Об их благополучии заботились в рабочих поселках, школах, больницах, церквах… Даже было введено социальное страхование. Лазить по пальмам и срывать грозди плодов весом почти в пять килограммов — не медом лакомиться. Сборщик мог сорваться с дерева и разбиться. Он попадал в больницу, хотя часто медицинская помощь была уже ни к чему.
В мою бытность в Конго один человек упал так неудачно, что налетел на столб, который, словно копьем, пронзил ему грудь. Его принесли в больницу: в отверстие в груди можно было просунуть руку. Я вынул из раны несколько обломков ребер и две большие щепки. Рану пришлось зашивать через диафрагму. У пострадавшего был еще перелом бедра, но это уже казалось пустячной травмой. Человек этот выжил, доказав собственным примером жизнеспособность африканцев и «преимущества» патернализма[20]. Не будь компании «Левер» с ее заботой о рабочих, никому бы и не пришлось карабкаться по пальмам.
Когда я беру в руки кусок мыла с маркой «Палмолив», перед моими глазами встает тот парень с дыркой в груди, и я думаю об акционерном капитале в двадцать семь миллиардов. Двадцать семь миллиардов! Они помогают мне понять, отчего разыгралась буря в Квилу.
ЗАРНИЦЫ
В 1962 году определились позиции наступления. Положение в Конго обострялось на глазах. Премьер-министр Адула обещал ввести режим максимальной экономии, так как ограбление казны достигло гигантских размеров и профсоюзы грозили всеобщей забастовкой. В Катанге положение также стало критическим: американские финансовые круги наконец поняли, что тактика господина Чомбе, медлившего возвратить Катангу в лоно конголезской «семьи», была на руку лишь стоявшим за кулисами бельгийским капиталистам, которые стремились не допустить проникновения американцев в Катангу. Между тем положение уже не было столь угрожающим, как при Лумумбе, когда пришлось пойти на отделение Катанги, чтобы не потерять все богатства страны. Отпала и необходимость в том, чтобы, перерезав «жизненную артерию», поставить центральное правительство Конго на колени. Наоборот, важно было скорее открыть ее вновь, чтобы задержать дальнейший распад центральной власти. К тому же войска ООН начали осуществлять более сильное давление. Часто возникали стычки. Эти перестрелки, хотя и незначительные, ясно показывали, что командование войск ООН в Конго намерено ликвидировать сепаратное государство Чомбе. А тем временем армия Чомбе увеличилась до двадцати пяти тысяч человек. Ее ядро составляли отряды головорезов, прибывших со всех концов света, в том числе подразделение бывших эсэсовцев, роспуска которого потребовал Совет Безопасности. Однако Чомбе не выполнил этого требования.
Посмотрим, что происходило в провинции Квилу, где я теперь жил и, естественно, стал свидетелем развертывавшихся событий. Что происходило здесь, то происходило и повсюду.
Министр финансов Квилу на первом же заседании парламента провел бюджет, предусматривавший выплату сорока миллионов франков депутатам парламента и членам правительства. Такой господин получал в месяц от восьмидесяти до ста тысяч франков, рабочий же — едва две тысячи. Население роптало. Когда недовольство усилилось, жандармы стали хватать всех, кто казался им подозрительным. В парламенте выступил депутат Качунга. Я не был с ним знаком лично, но много о нем слышал. Качунга с самого начала считался нежелательным оппозиционером, его называли коммунистом. «Коммунистами» были для правительства все, кто критиковал его действия.
Качунга осуждал аресты в городе, разоблачал произвол полиции и чиновников, протестовал против ограбления казны, возмущался расточительностью депутатов и членов правительства, которые всячески старались отправиться в командировку за казенный счет и, где только можно, обогатиться. Один министр, например, не постеснялся закупить судно с грузом рыбы и продать ее затем населению по спекулятивным ценам.
Качунга разоблачал спекулянтов, которые взвинтили цены на маниоку с двухсот до шестисот франков за мешок.
Оказалось, что господин Качунга опасный мятежник. Он должен был исчезнуть.
В правительстве было много противоречий, что объяснялось разными причинами. Девять десятых парламентариев входили в Партию африканской солидарности, но почти все принадлежали к ее правому крылу. Министр планирования Мунгул-Диака, представлявший левое крыло этой партии, был моим хорошим знакомым. Я лечил его по поводу растяжения плеча. Когда лечение подходило к концу, я прямо спросил:
— Вас, я слышал, считают коммунистом. Вы, и правда, коммунист?
— Чего только не говорят, — ответил он, разразившись смехом и показав ряд великолепных зубов. — Может быть, потому, что я организовал в городе потребительский кооператив и общественную бойню.
— А может, потому, что вы были в кабинете министров Гизенги в Стэнливиле?
— Возможно. Мне не могут простить, что я несколько месяцев был дипломатическим представителем Гизенги в Пекине. Однако это еще не значит, что я коммунист.
20
Патернализм — расистская теория и комплекс мероприятий колониальной администрации, в основе которых лежало отношение к африканцам как к людям с детским сознанием, нуждавшимся в постоянной и всесторонней опеке белого человека.