По приказу центрального правительства, Калонжи был арестован и осужден на пять лет тюремного заключения за расовую травлю. Подразумевалось натравливание разных этнических групп друг на друга. Это справедливое решение ничего не изменило в положении «Форминьер». Алмазные месторождения по-прежнему не разрабатывались.
Спустя два года, накануне выборов, во вновь образованной провинции Южное Касаи балуба могли снова приветствовать Калонжи. Камитату сделал заявление: мулопве, мол, отбыл половину наказания и за примерное поведение освобожден из-под стражи. На самом деле в тюрьме Калонжи посетило некое таинственное лицо, разъяснившее ему новую ситуацию. Пришло время изменить тактику, и даже Чомбе это понял. Его час также пробил.
Кто был таинственный посетитель? Американец? Этого никто никогда не узнает. Но Калонжи оказался на свободе, и народ в Бакванге ликовал. Празднества с фейерверками следовали один за другим.
В Леопольдвиле депутаты парламента протестовали против освобождения Калонжи, ведь Гизецга все еще томился в заключении.
В Киквите премьер-министр принял парламентариев из Чикапы и Бакванги. Составлялись планы восстановления тесных экономических отношений между алмазами Чикапы и пальмовым маслом Квилу.
Однако население Киквита стояло в стороне от переговоров. Молодежь раздавала листовки, в которых требовала отставки скомпрометированного правительства Киквита и новых выборов. В Идиофе и Гунгу возмущались тем, что маниоку приходится покупать по вздутым ценам, ибо торговцы из Киквита подкупили министра финансов.
И вот однажды ко мне домой явился министр здравоохранения (мы симпатизировали друг другу).
— Господин доктор, — сказал он, — выдайте, пожалуйста, медицинское свидетельство.
Я посмотрел на него с удивлением. Это был высокий человек — почти двух метров роста — лет тридцати пяти, отец пятерых детей. В прошлом он был школьный учитель, воспитанник евангелической школы в Кванго и председатель евангелического комитета воспитания молодежи. Короче говоря — здоров и телом и душой. Он перешел из партии «Абази» в Партию африканской солидарности. Он, несомненно, был искушен в политических пируэтах, благодаря чему и обеспечил себе министерское кресло. Чем же он был болен? Его доходы в пять раз превышали заработок конголезского врача, который в поте лица своего оперировал больных, пока господин министр разъезжал по провинции. Став акционером трех предприятий, он обеспечил себя на черный день, когда уже не будет министром.
Заметив, что я внимательно его рассматриваю, министр добавил:
— Не для меня. Для некоего Качунги.
«Ага, — подумал я, — для мятежника».
— Он болен?
— По-видимому, он не совсем нормален, так как распространяет фантастические слухи о правительстве, целиком высосанные из пальца.
— Ну, если они действительно высосаны из пальца, то не могут принести правительству вреда.
— Люди верят ему и начинают возмущаться. Свидетельство о состоянии его здоровья нам бы очень помогло.
— К сожалению, я не психиатр. Почему бы вам не обратиться к главному врачу провинции? Он — административное лицо.
— Да, но ваше свидетельство имело бы больший вес.
— Меня могут обвинить в пристрастности. Кроме того, я не могу дать свидетельства, не осмотрев сначала больного. И я настаиваю, чтобы при осмотре присутствовал главный врач провинции. Если у меня возникнет подозрение, что господин Качунга душевнобольной, то единственное, что я могу сделать, это добиться, чтобы его осмотрел специалист в Леопольдвиле.
Министр вздохнул и поехал за главным врачом провинции. Затем мы втроем отправились к премьер-министру. Министр здравоохранения заперся с ним в кабинете, а главный врач и я остались ждать в приемной.
— Я не буду участвовать ни в каких махинациях, — предупредил я конголезского коллегу. Тот смущенно улыбнулся.
Вскоре нас пригласили в кабинет. Мы сели. Все молчали. Министр не переставал играть серебряным карандашом. Наконец, он взглянул на нас.
— Итак, вы отказываетесь выдать свидетельство.
— Отнюдь нет. Господин Качунга может в любое время прийти в клинику, и мы его осмотрим. Если потребуется, мы порекомендуем обратиться к специалисту в Леопольдвиле.
— Да, но добровольно он не явится. Мы ему уже предлагали полететь на осмотр в Леопольдвиль, но он отказался сесть в самолет. Говорит, что не доедет до Леопольдвиля. Разве это не доказывает, что он душевнобольной?
Я, наоборот, считал, что это очень умно со стороны Качунги. Наверно, он помнил, как обошлись в самолете с Лумумбой.
— Да, трудный случай. Уговорите господина Качунга прийти на консультацию в клинику, и мы его посмотрим.
На этом аудиенция закончилась.
Качунга исчез из Киквита. Никто не знал куда. То ли он пробился к мятежникам, то ли с ним что-нибудь случилось. Мне не удалось это выяснить. Некоторое время спустя из Киквита исчез и Мулеле, который недавно там появился. По слухам, он потребовал от министра внутренних дел, чтобы тот поддержал Жёнес[21]. Вскоре Мулеле стали разыскивать как подстрекателя.
Спустя некоторое время моему знакомому, плантатору К-, пришлось бежать в Киквит. Он мне рассказал, как однажды к нему из Киквита прибыл бельгийский офицер — подумать только, бельгийский офицер из Леопольдвиля! — во главе отряда Конголезской национальной армии. Офицер предъявил правительственный мандат, уполномочивающий его производить обыски по своему усмотрению.
Он показал господину К. фотографию.
— Вы знаете этого человека?
— Никогда его не видел.
— На прошлой неделе вы помогали одному шоферу.
— Да, недалеко от моей плантации застряла машина.
— В автомобиле сидел этот человек.
— В машине сидели трое. Но я их не разглядел. Кто этот человек?
— Мулеле, — сказал офицер и приказал обыскать дом.
Ходили слухи, что борцов за свободу Конго снабжают с вертолетов оружием. Это была такая же чушь, как и разговоры о советских поставках оружия.
Население, однако, не придавало никакого значения этим слухам. В Идиофу прилетел президент провинции. Выступая на митинге, он забыл все свои прежние обещания: благосостояние, работа, демократия… Теперь он говорил другим языком. Он угрожал. Если вспыхнут беспорядки, правительство не пропустит в Идиофу ни одной машины с маниокой.
Это было фактическое объявление войны. На стадионе под палящим солнцем стояло свыше трех тысяч человек. Царило ледяное молчание.
В то время как в Квилу положение все больше обострялось, сепаратная республика Чомбе шла к своему концу: определенные круги неоколониалистов пришли к выводу, что пора вернуть «бельгийскую Катангу» в лоно матери Конго. Ведь Катанга — денежный сундук, без которого Конго хромало на обе ноги. К рождеству 1962 года жребий был брошен.
ЗАГАДОЧНЫЙ ГОСПОДИН КАПЕНДА
Осенью 1962 года мы приехали по делам в Леопольдвиль и остановились в гостинице «Руаяль». Однажды после обеда при выходе из холла мы увидели группу высших офицеров и высокопоставленных чиновников Комиссии ООН в Конго. С ними было несколько конголезцев. В центре группы несколько тучный, коренастый господин, энергично жестикулируя, что-то объяснял окружавшим его людям. Они внимательно слушали. На нем был безукоризненно сшитый вечерний костюм, белый платочек украшал нагрудный карман, из рукавов выглядывали белоснежные манжеты. Увидев мою жену, он запнулся на полуслове, его рука повисла в воздухе, и он с видом знатока стал рассматривать мою дражайшую половину. Затем он кивнул головой в знак приветствия. Моя жена ответила таким же кивком. Когда мы уже были за пределами слышимости, она спросила:
— Кто этот нахал?
— Как, разве ты не знаешь? — Я рассмеялся. — Это же господин Капенда. Он вместе со своей свитой живет в номерах под нами. Его знает весь мир.
21
Жёнес («молодежь» —