— Знаете ли вы, кто убил вашего брата?
— Многие приложили к этому руку.
— Несколько человек?
— Я мог бы указать на них пальцем.
— Почему же вы этого не делаете?
— Доказательств недостаточно. Если судьи не хотят судить, они всегда прикроются доводом об отсутствии улик.
— Зачем Лумумбу перевезли из лагеря Харди в Тисвиле в Элизабетвиль, с одного конца Конго на другой? И почему он был выдан своему заклятому врагу — Чомбе? Этого никто не может понять.
— Есть две версии. Официальная гласит, что солдаты в лагере угрожали убить Лумумбу и правительство ради его же безопасности намеревалось перевезти его в тюрьму в город Жадовиль в Катанге. В Элизабетвиле пришлось сделать остановку. По неофициальной, но весьма вероятной версии, солдаты в лагере Харди хотели использовать Лумумбу как заложника для давления на правительство. Они предъявили ультиматум: либо им повысят на тридцать процентов жалованье, как было обещано полтора года назад, либо они освободят Лумумбу. Для контингента в полторы тысячи солдат прибавка в тридцать процентов, да еще за полтора года, составляла кругленькую сумму. Чомбе согласился выплатить эти миллионы и потребовал в обмен моего брата.
— Как вы думаете, господин Лумумба, какая версия правильная?
— Есть еще и третья.
— Какая же?
— Самая простая. Патрис представлял собой большую опасность. Весь империалистический мир боялся его. Но клика в Леопольдвиле не могла решиться ликвидировать его собственными руками.
Вероятно, он был прав. Физическая ликвидация противника — самый убедительный аргумент.
На прощание мы обменялись крепким рукопожатием.
Стэнливиль — третий по величине город Конго, насчитывающий около восьмидесяти тысяч жителей. Вопреки названию город не был основан Стэнли.
Город основал в 1898 году бельгийский колонизатор Роже, оценивший важное значение водной артерии для эксплуатации этой провинции. От Стэнливиля до Леопольдвиля добрых две с половиной тысячи километров но Конго, причем река на всем этом пути судоходна. В порту Стэнливиля встречаются грузы из глубинных районов: хлопок, кофе, рис, земляные орехи, каучук, нефть, бокситы, олово, вольфрам, золото. В Леопольдвиле товары перегружают в железнодорожные вагоны, отправляют в Матади, а оттуда на мировые рынки. И наоборот, в Стэнливиль после двухнедельного плавания вверх по реке прибывают грузы из Леопольдвиля.
Наших джипов все не было, и я мог познакомиться со Стэнливилем. Широкие асфальтированные улицы, неоновые светильники, кино и, разумеется, деловой квартал… В нем преобладают греки и португальцы. Большие магазины принадлежат бельгийским акционерным обществам, например «Седек» — «Котонко». Важнейшие предприятия уже контролируются правительством провинции, их управляющие — иностранцы оставлены на положении технических советников.
Как и всюду, между современными европейскими кварталами и кварталами африканцев резкий контраст. Между ними — военный лагерь. Для безопасности, говорят здесь. Я впервые увидел лагерь без казарм. Вдоль учебного плаца тянулись длинные здания с двухкомнатными квартирами. В них живут солдаты с семьями, включая матерей и тещ. В Национальной армии Конго солдаты служат дольше, чем в Европе: после семи лет службы они остаются еще на сверхсрочную. Не могут же они всю жизнь быть холостяками!
У памятника Лумумбе я поближе познакомился с солдатами. Памятник этот представляет героя во весь рост в гробу. Установлен он за четырехугольным железобетонным зданием главного почтамта, где Лумумба работал почтовым чиновником. С широкого крыльца этого здания Лумумба произнес в 1959 году речь перед многотысячной толпой. Его требование немедленного провозглашения независимости было встречено громов гласным «Ухуру!» — «Свобода!». Тогда вмешались «форс публик» и на площади остались десятки убитых.
Я хотел подойти к памятнику и сфотографировать его. Оба солдата, стоявшие на часах перед гробом, угрожающе шагнули ко мне. Пришлось отказаться от своего намерения. Позднее я узнал, что один испанский врач лишился таким образом своего фотоаппарата. На допросе в полицейском участке ему с трудом удалось доказать, что слова «испанец» и «шпион» не равнозначны. Два польских товарища, пригласивших меня в гости, тоже немало рассказывали об опасных ситуациях, в которые они попадали.
Однажды они оперировали в конголезской больнице солдата, раненного выстрелом в живот, жертву столкновения двух враждующих групп. Вдруг в операционную ворвался отряд солдат в касках с автоматами наперевес.
«Вот! — закричал их главарь. — Они распотрошили нашего Ндуку!»
Мой коллега схватил руку крикуна и положил ее на грудь оперируемого:
«Смотри, сержант, твой Ндуку дышит. А вот пуля. Мы вытащили ее из живота».
— Это помогло?
— Да. Заметьте, всегда нужно найти пулю.
Позднее этот совет мне пригодился. Я всегда держал в запасе пулю. На всякий случай.
Коллеги посвятили меня в тайны медицинской службы в Конго. Ухода за больными в нашем понимании этого слова не существовало, и мне следовало раз навсегда избавиться от иллюзий о планомерной подготовке к операциям. Медицинских сестер, если не считать небольшого числа монахинь, не было совсем. Что же до санитаров, то из-за недостатка подготовленных медицинских кадров санитары часто взлетали вверх по иерархической лестнице здравоохранения и нередко становились даже директорами больниц, от которых потом приходилось немало терпеть. Так называемые операционные ассистенты знали не больше фельдшеров, но благодаря многолетнему опыту набили себе руку.
Напротив, дипломированные санитары — они работали потом помощниками операционных ассистентов — были значительно менее надежны, интересовались преимущественно заработком и стремились вырваться вверх. Даже министр здравоохранения провинциального правительства был раньше дипломированным санитаром.
— Все же это гораздо лучше, чем профан, который ничего не смыслит в медицине, — заметил я.
— Безусловно. Однако, если такой вобьет себе в голову, что разбирается во всех вопросах, разубедить его нелегко. К счастью, врачи еще пользуются полным доверием и глубоким уважением населения.
Вскоре я смог в этом убедиться. Гуляя по набережной, я и мой швейцарский коллега поравнялись со зданием, походившим на дворец. Оно стояло в саду, окруженном невысокой стеной. Постройка была безвкусная, голубого цвета. Зубцы украшали фронтон и окна — этакая смесь готики и ренессанса, с налетом колониального стиля. Позднее я узнал, что здание принадлежало ранее одному из самых богатых отцов города Стэнливиля. Пальмы, затенявшие это неудачное творение, должны были замаскировать позор архитектуры. И все же его нельзя было не заметить.
Неожиданно к нам подошел солдат в кепи со значком командира. Рядом шла его жена с кувшином. Он остановил нас и что-то произнес на лингала, языке народа бангала, одном из четырех главных языков, который стал официальным в конголезской армии. Я не понял ни слова, так как изучал суахили — основной язык восточных областей Конго и всей Восточной Африки. Позднее, когда я служил в Квилу, я выучил еще киконго — язык, распространенный в низовьях Конго. Чилуба, четвертый основной язык страны, на котором говорят балуба, так и остался для меня непонятным.
— Мне очень жаль, господин майор, — обратился я по-французски к лейтенанту, — но я ничего не понял.
Он зло посмотрел на меня и ответил, также по-французски:
— Вот как! Пойдемте со мной. Мы вам покажем, как разгуливать возле резиденции Гизенги.
Тут мы заметили, что неподалеку в кустах расположился взвод жандармов, по-видимому охрана дворца.
— Мы не знали, что здесь живет его превосходительство. Мы врачи, идем навестить больных. Понимаете? Монганга!
Волшебное слово подействовало, нас сразу отпустили, предупредив, чтобы мы больше здесь не появлялись. Мы решили продолжить прогулку в другом направлении и пошли вверх по реке к вагениям. Этот некогда воинственный народ в наше время стал достопримечательностью для туристов. За небольшую мзду они охотно исполняют перед гостями военные пляски и танцы. После провозглашения независимости доходный промысел почти полностью прекратился.