— Так держать, с горем пополам залезла на коня. Не дрейфь.
Красновидов не сводил с нее глаз. Вспомнился совхоз «Полтавский». Ее дрожащий голос и чистое, без стыда и страха, признание: я люблю вас, люблю всю жизнь, всегда.
За спиной одышливое посапывание Борисоглебского. В арке меж дверью и шторой душно и темно, как в боксе. И слышен Ксюшин голос. И кажется, она разговаривает с ним, наедине с ним.
— Борисыч! — гудел Федор Илларионович. — Очнись, уже антракт. Тебя сейчас задавят, кррассавец ты мой. Пойдем на воздух, на мороз, ты мне ррасскажешь.
Они накинули шубы, сдвинули на лбы пыжиковые треухи. Мороз отменный. Безветренно и снежно. Они прогуливались вокруг театра, и Красновидов, жестикулируя, рассказывал:
— Все чаще и чаще газеты пестрят заголовками: «К поискам нефти и газа в Тюменской области», «Перспектива нефтегазоносности в Западно-Сибирской низменности», «Тюменский эксперимент». Слышу в разговорах: погоди, и ты заболеешь Тюменщиной. Предвижу, пройдет десяток лет, и нам сообщат, что в тюменской земле есть нефть и газ. Что скажете? Фантазия?
— Рреализм, Боррисыч, рреализм, — не раздумывая ответил Борисоглебский, — только к чему клонишь?
— Ну, во-первых, как человек гуманитарных наклонностей, узреваю в этом захватывающую дух романтику. Во-вторых, счастлив, что театр наш находится на Тюменщине, а следовательно, не может оставаться равнодушным наблюдателем. Мы обязаны быть не только частью того большого, что грядет, не только соучастниками, а и рупором, духовным настройщиком этого большого…
— Туманно, Боррисыч, ррасплывчато. Чую, что задумал какую-то ересь. Ррожай, не томи.
Красновидова надо было знать: к идее, которая его обуревает, он старается идти не впрямую, чтобы не спугнуть ее в себе самом, а окольно, ощупью, исподволь, лелея и обдумывая больше то, что лежит о к о л о идеи. Ищет прочную опору, базу, с которой можно решительней и подготовленней на эту идею выходить. Подгонять Красновидова не надо, да и не выйдет. Он сказал:
— Федор Илларионович, я с вами собрался сотрудничать не день и не два, а всегда. Если я пообещал в чем-то открыться, откроюсь. Тугость дум — не значит скудный ум.
Борисоглебский согласно кивнул головой.
— Хочу поразмышлять вот над чем, — продолжал как ни в чем не бывало Олег Борисович и кивнул на здание театра, — мы называем «Арена». Абсолютно естествен вопрос: а почему именно «Арена»? Ведь театральная коробка и арена предусматривают, казалось бы, несовместимые формы действа, и я полагаю, что театр, раз уж он назван «Ареной», призывает нас к новым театральным формам.
— А-а-а, это уже конкретней.
Размашисто вышагивая на протезах, Борисоглебский поднял кверху голову и смотрел, улыбаясь, на снежную мельтешню.
— Это уже пища моим мозгам. А то все прреамбулы, уверртюрры, а фугасе за пазухой. Взррывай меня скорее, а то антракт кончится.
— Не загоритесь ли вы, дорогой коллега, бодрым жанром современной феерии или, скажем, романтической поэмы?
— Фееррии?
Борисоглебский остановился.
— Это и есть твоя несовместимая форрма?
— В замысле, пока только в замысле, — уточнил Красновидов.
— Ссомневаюсь. То, что вы, братия, сотворили в Крутогорске, убеждает, что у вас даже несовместимое совместимо. Значит, фееррия? Кто же будет, по-твоему, феей?
Красновидов лукаво взглянул на Борисоглебского, помолчав, потомив его, ответил:
— Символически — тайга с ее богатствами.
— Хха! Кррасавец, ты бредишь.
— Да, Федор Илларионович, каюсь, всю жизнь брежу. Когда Микеланджело задумал расписать плафон Сикстинской капеллы, все в унисон твердили: Буонаротти бредит.
— Хха, Буонаротти! Ссравнил фунт с пудом.
— Я брежу ренессансом, коллега. И верю в реальность этого бреда.
— Нну, Боррисыч, ты Горыныч. Эдакое с ходу.
— Разговор должен произойти обширный и трудный.
Сквозь открытую форточку из фойе театра донеслись звонки к началу второго акта.
— Пошли, — сказал Борисоглебский, — посмотрим второй акт. Обожаю финал спектакля, каждый раз содррогаюссь.
— Мне нужно ваше предварительное «да», — сказал Красновидов.
— «Да» будет, — ответил тот, — не берри только за горло. Хватка у тебя, ее кажу…
После спектакля за кулисы пришли генералы «Нефтегаза» и ««Геологоразведки». Пожимали актерам руки: «Превосходно, товарищ Уфиркин», «Поздравляю вас, Ксения Анатольевна», «Спасибо, товарищ Манюрина».