— У меня, — отозвался Лежнев.
— Прошу.
— Манюрина беременна. Вторую неделю играет Липочку в корсете. Нужна дублерша, иначе Манюрина замучает наследника.
Засмеялись.
— Дублерша есть, — сказал Красновидов, когда смех поутих, — на эту роль Семенова была распределена в первом составе.
— Она же занята у тебя в «Искре», — заметил Рогов.
— …на ввод, — продолжал Красновидов, — дается пять репетиций. Семенова занята у меня в двух сценах. «Своим людям» — зеленая улица. Виктор Иванович последит, чтобы развести актрису без ущерба.
Лежнев вздохнул, пожелал всем спокойной ночи и пошел домой.
Стали расходиться и остальные.
— Вы осуждаете меня, Ксюша? — спросил Красновидов, когда они вышли из театра.
Ксюша подняла узкий барашковый воротничок на своем драповом с ватиновой подстежкой пальто, опустила пониже на лоб ушанку. Под ногами хрустел снег. Было тихо, вокруг все замерло. Кое-где в домах светились окна, и свет их казался замороженным.
— Нет, — ответила она, — не осуждаю, но мне показалось, что, когда вы стали говорить об арене: кругообзорность, пантомима, все как-то непонимающе удивились, вы это почувствовали?
— Почувствовал.
— И остудились.
— Верно, Ксюша, очень верно. И что? Это выглядело наивно?
— Нет. В вас уже верят. И сейчас поверили. На слово. Но живого отклика пока не родилось. Артисты, — задумчиво сказала Ксюша, — привыкли получать все готовенькое. Голая идея, только заявка фантазии не разжигает, если что-то не касается меня, актера, впрямую.
— Очень мудро вы это подметили. Я их всех сегодня больше насторожил, чем настроил, да?
Они подошли к дому. Четырехэтажное здание — новостройка, где двенадцать квартир выделено для работников театра «Арена», — выходило фасадом на сквер и центральную улицу нового Крутогорска. Двенадцать ордеров — новоселам! Сколько разных приятных забот привалило. Обустроить жилье с горячей водой, встроенным холодильником и газовой плитой. Свой, крутогорский, газ пришел к ним в дом. Трудно добытый, свеженький, местный, как жарко горит, как весело светит его пламя! И сколько оно, это пламя, рождает захватывающих дыхание дум, горячих помыслов, тяжких и радостных, как сама победа над суровой, неподатливой природой.
Красновидов жил на третьем этаже. Ксюша — на четвертом. Они постояли около дверей дома, сбили о скобу на пороге снег с обуви и, не проронив ни слова, поглядели друг на друга.
— Спокойной ночи, — сказала Ксюша и побежала на свой четвертый этаж.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Ермолину встречали празднично. В фойе театра установили массивное кресло, вокруг обложили сосновыми ветками, на шахматный столик возле кресла поставили вазочку с доморощенной розой. Были репортеры. Студийцы на приезд Лидии Николаевны хором пропели экспромт. Могиканша растрогалась вконец и не отнимала от носа скомканного в кулаке платка.
— Чем искуплю праздник души моей? Через какую тоску, бесконечные слезы выждала этот день! Душки мои, как я вас всех люблю, всех до единого. — Она приподнялась с кресла, низко, по-русски, поклонилась до полу: — Спасибо вам, мои милые.
— Прошу всех в артистическое фойе, — объявил Рогов.
В закулисной части театра — приготовления к товарищескому ужину. Шинкарева, подвязавшись белым передником, в косынке «фик-фок на один бок», хлопотала у стола. Дирекция — слыханное ли дело — разрешила шампанское. За кулисами!
Красновидов вручил Ермолиной роль с автографом на уголке титульного листа. Ермолина с нами, подумал он, да мы же горы теперь своротим. Пожалуй, он один до конца осознавал, какая это была победа — Ермолина у них в труппе. Теперь он почти не сомневался, что уроненное знамя они поднимут. Они реабилитируют театр. А дальше? Ксюша сказала: вы никогда ни на чем не останавливаетесь. Наверное, она права.
Лежнев и Уфиркин, парадно одетые, взяли Ермолину под руки и с подчеркнутой учтивостью препроводили к столу. Репортеров за кулисы не пропустили.
Утро и в театре, и в студии начиналось с репетиций. Ровно в десять на табло: «Тихо!» С этой минуты все кругом замирало, говорили вполголоса, ходили бесшумно, телефоны накрывались, чтобы не трезвонили громко. Любое нарушение дисциплины в эти часы вырастало в ЧП. Заведующий труппой брал на заметку малейший срыв установленной атмосферы репетиционного дня.