В дирекционной части театра оставалась одна Могилевская. С горькой ухмылкой она вспоминает теперь, как приехала в Крутогорск. Рыболовные снасти привезла. В тайгу по грибы ходить собиралась, думала, хоть здесь тряхнет стариной и рольку-другую еще сыграет. И вот! От стола не отходит, на небо глядеть забыла. Бывали дни, когда на плечи Могилевской ложились обязанности и секретаря, и директора, и заведующего репертуарной частью. Помнит заповедь: «Люби театр, кем бы ты в нем ни был». Любит и тянет все, чем ни нагрузят: принимает посетителей, записывает, кто и по какому поводу звонил, фиксирует сведения из производственных мастерских, печатает суточные наряды на репетиции и спектакли, собирает поденные отчеты цехов о выполнении плана, перепечатывает для актеров роли, готовит директору сведения о кассе, на оплату разовикам, донесения и отчеты в область. Рапортички в местком, в партбюро, художественному руководителю. Три раза в день надо побеспокоиться о Борисоглебском, отнести бутерброд, бутылку кефира: не напомнишь — не поест. Заявки, телеграммы, письма…
Красновидов приступил наконец ко второй части «Разведчицы Искры». И Валдаев и Ермолина, хотя и чувствовали себя новичками, многое глубоко и серьезно, видно было, продумали уже задолго до репетиций. Ермолина искренне призналась:
— Ну, дружочки мои, волнуюсь, как институтка. Каждая роль — вот точно последняя. И всегда — белый лист: ничего не знаю, ничего не умею. Всегда заново. Не вру, хоть убейте.
Она не кокетничала. Большой художник всегда трепещет перед новой работой. Коварное «я все знаю, все умею» изгоняет беспощадно. Непосредственность. И отвага. Все остальное — в процессе труда.
И еще она сказала, обращаясь к молодым и студийцам:
— Не глядите на меня так, будто молиться собираетесь. Такая же, как вы. И ошибусь, и обижусь на режиссера, и расплакаться могу. Давайте-ка вместе посмотрим, что происходит, какие манки набросал Олег Борисович, какие капканы расставил. Вместе. И, бог даст, одолеем. Я вот уже и подстраховала себя чуток.
Лидия Николаевна полистала тетрадь, нашла нужные страницы и прочитала биографию Искры, которую она измыслила, знакомясь с пьесой и ролью:
«Искра — это я. Я еще до войны — профессиональная разведчица. Я — во время войны. Образ, характер, профессия, привычки, склонности, социальное происхождение, воспитание, симпатии и антипатии; непроницаемость в чертах лица, во взгляде, молниеносная реакция, бесстрашие Искры. Измыслила скупым, точным, будоражащим воображение языком».
После этого она раскрыла роль. Энергично вобрав носом воздух, словно вдохнула в себя душу образа, еще не осязаемого, бесплотного, но зримого каким-то внутренним оком — что-то похожее на явление во сне.
— Я должна, — сказала она в некотором полузабытьи, — внимательно присмотреться к актрисе, играющей мою молодость. Влезть в ее существо, чтобы стать ее продолжением. Мы с Шинкаревой должны быть одним целым, иначе зритель раскусит наш фокус, он увидит ДВА персонажа под ОДНИМ именем. Тогда задача режиссера станет ошибкой, непоправимой ошибкой… И еще. — Лидия Николаевна извлекла из ридикюля конверт. — Это от Веры Тимофеевны. Звонила я ей. Володя-администратор, кстати, очень услужливый юноша, был у нее. И вот…
Она вручила конверт Красновидову.
Олег Борисович все это время зорко наблюдал за Ермолиной. Больше года прошло, как они вместе играли в «Любови Яровой»: она Любовь, он Кошкин. Незабываемые мгновения. Словно у горячей жаровни стоишь, будто прибавляется тебе творческого огня. И удивительная биологическая метаморфоза: Ермолина на сцене молодеет. Голос ее — в жизни глуховато-надтреснутый — звенит, как колокольчик, чарует своим обаянием; покоряющая женственность в движениях, в глазах, в ласковости красивых выразительных рук.
И вот она снова рядом. Еще не начала репетировать, а уже чувствуется, что жаровня распалена.
Красновидов вскрыл конверт и прочитал вслух:
«Многоуважаемый Олег Борисович. Рада Вам помочь, но боюсь, что к тому, о чем я поведала при нашей встрече, мало что смогу добавить, тем более в письменной форме. Приехать, к сожалению, не могу. Дела. Я повторяюсь, но скажу, что пьеса, в общем, написана с хорошей, с точки зрения самого материала, профессиональной осведомленностью. Меня, конечно, Вы нарисовали чересчур героической. Может быть, для сцены так и нужно, а на самом деле все было будничней. Рядовая работа. Опасная, трудная и, прямо скажу, не женская.
Затем для ознакомления сжато даю Вам такую справку. Наступление Красной Армии летом сорок третьего года подняло оккупированную часть населения на партизанскую войну. Наиболее значительная операция партизан именовалась «Рельсовая война». Дружина Бойкого занималась подрывными действиями на железных дорогах. Моя связь через линию фронта проходила с его помощью. Бойкий в моей конспиративной работе сыграл неоценимую роль. Жалко, что в Вашей пьесе он только упоминается, это очень колоритная фигура и по-настоящему героическая личность. Самым трудным тогда в городке, возле которого я Вас подобрала, было не вызвать никаких подозрений. Только в таком случае я могла рассчитывать на доверие. Как завоевывалось это доверие? Я должна была «честно» служить вермахту: выдавать им антигитлеровцев, вылавливать партизан и подпольщиков. Как это делала? «Выловленные», которых я в действительности укрывала, заносились в списки как уничтоженные.