Лежневу трудно. «Разведчица Искра» заинтриговала, потянула в театр равнодушных и скептиков. Об этом спектакле говорят в кафе, в магазинах, на танцах в клубе, на стройплощадках. Пресса разразилась статьями: «вхождение театра в культурный быт крутогорцев», «утверждаются новые принципы художественного руководства». В одной рецензии автор без достаточных оснований прогнозировал: расформированный некогда Драматический театр берет разгон, и можно надеяться, что недалеко то время, когда его филиал вернется в свои пенаты вместе с обновленным коллективом и готовым репертуаром. Красновидов ответил этому автору сердитым письмом.
Пометка на листке: «Секунда — выигрыш или проигрыш. Не прозевай ни единой секунды». А Красновидов терял их. На текущих делах. Репетиции кончились — художественный руководитель сидел в кабинете, и тысячи мелочей отнимали порой весь рабочий день. Их не бросишь: мелочи в основном творческого порядка, связаны с актерами. Всецело доверяя, люди тянулись к Красновидову с этими мелочами. Ведь не прогонишь, не откажешь. У человека будет осадок, упадет настроение, мелочь может помешать ему в работе. А это тогда уже не мелочь.
Объявлен набор в студию. На конкурс приходили заявления уже от профессионалов. Актеров привлекало условие: совмещать студийные работы с работами на основной сцене.
Вывешено распределение ролей к спектаклю «Маскарад». Красновидову предстоит репетировать Арбенина. Нину поручили Шинкаревой. Им радость — играть дуэтом в одном спектакле.
Однажды на стол художественного руководителя легла докладная записка Валдаева: студиец Герасимов явился на спектакль «Разведчица Искра» в нетрезвом состоянии. ЧП! В присутствии Лежнева, Ермолиной, Рогова и Валдаева Красновидов потребовал от Герасимова объяснений. Тот бил себя в грудь: «Простите… Простите». Ермолина возмущалась с присущим ей темпераментом:
— Эт-того еще не хватало! Молодой человек, вы что? В таком театре. Вам доверили… Это оскорбление! — Старой закалки актриса бескомпромиссно настаивала на исключении Герасимова из студии.
И Валдаев требовал уволить. Рогов поддержал Валдаева. Лежнев молчал, хмурился. Знал: как решит худрук, так и будет. Красновидов понимал: случай экстраординарный, никакие оправдания проступка не зачеркнут. Но уволить?! Вспомнилась поездка на целину: безропотность, товарищеская чуткость в самые трудные моменты, неоднократные выручки в пути, на концертах. Он сказал:
— В театре установилась деловая среда. Взаимоуважение и соблюдение этических норм, если вы заметили, избавили нас от нарушений дисциплины. В таком коллективе напившийся Герасимов не в состоянии послужить кому-то примером. Единичный случай, впервые. Но он нанес ущерб спектаклю.
— И это уже преступление, — вставил Валдаев.
— Да. Поэтому я предлагаю: до спектакля его не допускать. Из студии исключить, но в театре оставить, с переводом на должность рабочего сцены. Уверен, это будет ему суровым уроком.
С такой формулировкой согласились. Бледный от позора Герасимов не знал, как благодарить: «Клянусь, заслужу, оправдаю ваше… В общем, спасибо».
И когда, отсидев в своем кабинете полный рабочий день и расправившись с текущими делами, Красновидов приходил домой, надевал пижаму и садился за письменный стол, тогда лишь он окунался в стихию неописуемо захватывающего труда.
Сценарий-поэма. Некое синтетическое представление с непривычными театральными условностями, которые достигнут эффекта лишь на раскрепощенном со всех сторон сценическом пространстве. Красновидов убежден, что на арене сказочно-неправдоподобное окажется более реальным, человечным, чем традиционная интерьерно-бытовая пьеса, замкнутая в трех стенах. Жизнеспособность любого жанра определяется в конце концов его полезностью, насущными проблемами, которые взволнуют зрителя.
Нет, идея его со стадионом не остывала. Он набрался терпения и ждал. Буров на ветер слов не бросает, это еще Рогов ему говорил. Спектакль на арене он осуществит. При первой же возможности. А пока в трех стенах. Локально. На миниатюрный зал. Лучше, если утка выведет лебедя, чем лебедь — утенка.
Конструировать, определиться в жанре, вживаться в образы, постараться ограничить количество действующих лиц до минимума — множественность образов на голой сцене породит сумятицу, создаст пестроту. Но с условием, если при малом количестве населения каждый персонаж будет предельно обобщенным, а в задуманном жанре образ можно довести до символа. Дело покажет. Борисоглебский прав: с пьесой работы невпроворот.