Я отчетливо помню, как не имел ни малейшего представления о том, что будет дальше, чего ожидать от этой такой туманной, такой неизведанной, такой неоднозначной жизни. Я был уверен в одном: все сложно. Собственно, именно из-за такой формулировки позже у меня не срослось со второй моей девушкой — у нее, наоборот, все было слишком просто. Затем все пошло по накатанной: все, с кем бы я ни пытался вступать в отношения, меня обескураживали своими тараканами. Все девушки, о которых мало-мальски стоит упомянуть, требовали к себе крайне индивидуального подхода, у всех были свои амбиции, все планировали свою жизнь довольно четко, все думали слишком много. Феминизм, конечно, полностью дискредитировал себя в глазах думающего большинства, но, как ни странно, у меня не складывалось с девушками в первую очередь потому, что все они были крайне самодостаточными. Вот только я не был, я был проклятым идеалистом. Я всегда до неистовства желал платонических чувств и термоядерного порева. Как выяснилось, это мало сочетаемые вещи. Все девушки, с которыми я строил отношения, оказывались на поверку слишком взрослыми для меня во всех смыслах. Я уж не говорю про всяких прочих шалав, с которыми мне приходилось вполне искренне пытаться строить фальшивые отношения, в то время пока ими естественным образом жадно овладевали более циничные и пронырливые парни. Ах, эта наивная молодость! Конечно же, после двадцати пришлось повзрослеть. Просто потому, что все люди вокруг, с кем я пытался выстраивать отношения, оказывались на поверку какими-то трудными. В итоге пришлось самому стать таким, даже покруче. Но, как бы банально это ни звучало, «с волками жить — по-волчьи выть». Поэтому любовь была благополучно послана нахуй вместе с идеализмом, и потихоньку либидо завладело мной.
Вот так эта эпоха нового цинизма и работает. Любая личность, сколь бы чистой, цельной, принципиальной и убежденной она ни была, все равно волею судеб оказывается лицом к лицу с правдой сегодняшнего дня. И вынуждена так или иначе приспосабливаться к этим реалиям, какими бы суровыми и бездуховными они ни были. Эти жернова все равно вытачивают из тебя нужного солдата этой половой борьбы, оставляя неизгладимый след, в то время как последние романтики умирают.
Вот так я и пришел к тому, что во всем цивилизованном мире сейчас и в моей стране в частности происходит глубочайший кризис отношений между мужчиной и женщиной. Как же хуево, что я оказался тем самым человеком, которому нужно было все это понять. Как ни странно, все эти умозаключения лишь только усиливают потенцию.
Пока все эти мысли мелькают у меня в голове, свеженький механический монстр из ближайшего автопарка, созданный по последнему слову европейского стандарта, подкатывает к остановке, блестя отскобленными окнами и тихо шурша шинами.
Я, шатаясь, ныряю внутрь и нахожу местечко где-то в хвосте. Центральная автобусная остановка, спасая основной денежный ресурс многих неудачливых неромантиков, остается далеко позади, а меня засасывает будущее. В наушниках начинает играть свеженькая песня Sirotkin:
«В этих городах
Мы могли бы стать
Выше домов.
Выходи, идем
Дышать огнем,
Все вокруг горит.
Эти города
Могут нам отдать
Все, что возьмем.
Выбери наряд,
Пробуй все подряд.
Бьется внутри
Белым птенцом
Сила твоя в нем».
По закону жанра я вновь оказываюсь наедине с собой, и меня начинают одолевать мысли, как самый опасный и неизлечимый вирус. Я в который раз размышляю о том, кто я в этой жизни, почему я нахожусь сейчас именно здесь, наполненный градусом и в то же время опустошенный. Я лечу навстречу неизвестности, так и не найдя способ рассеять эту энтропию, изничтожить эту неизвестность, собрать этот пазл под названием «собственная жизнь».
Я так долго пытался разобраться в своей жизни, но в итоге так ни черта и не разобрался. Единственное, что я уяснил, — жить становится не интересно, когда знаешь ответ практически на любой важный вопрос.