Кто сказал это - решил, что я опасен? И сумасшедший не мог такое выдумать. Думаю, им нужен был только повод. Но это уже неважно. Меня заключили в самом страшном месте, которое только можно вообразить. Эта тюрьма - своеобразная застава на пути Бездны. Обитающее в нёй Ничто - ненасытная тварь, которая любит чужие страдания и боль. В этой крепости, что возносится на невообразимые высоты много тех, над кем Бездна может издеваться, контролируя сознание и посылая заключённым свои видения - самые кошмарные воспоминания, высасывая из людей все чувства и эмоции. Сюда доставляют пленников и из соседних миров. Не просто преступников... нужно совершить что-то по-настоящему ужасное, чтобы попасть на остров в Ледяном океане. Даже убийство не повод обрекать провинившееся существо на такие муки. Но пока здесь есть чем поживиться - остальные могут спать спокойно. Ничто не вылезет из своего убежища. Лишь изредка нужно преподносить ему подарки - души заключенных.
Это всегда были души маньяков, насильников, тёмных магов, служителей безумной госпожи. Я оказался исключением из правил. В прошлом герой, сегодня - сломанная кукла. Тогда все отвернулись от своего спасителя, даже друзья. Хотя нет, не даже. Друзья отвернулись от меня в первую очередь. Осталась только Ирэн. В те семь лет она часто навещала меня, что-то рассказывала. Пару раз получалось пронести какие-то книги, и мой фотоальбом, который я захватил, когда только-только отправился спасать этот мир.
Ирэн пыталась вытащить меня из тюрьмы. Даже достала какую-то закрытую информацию. А потом мне рассказал надсмотрщик, что я стал вдовцом - её тело нашли в парке столицы: может, столкнулась с последователем мастера. Вот только я был абсолютно уверен в том, что её убил собственный брат, который не захотел оставлять трон и терять власть.
Всё очень просто... за эти года я понял, что мастер с простым человеческим именем - Эрик - не был таким уж злом. Даже ему чуть-чуть, но было знакомо слово честь.
В мире без войны - правит подлость.
Размышления... - всё, что мне осталось. Иногда надсмотрщик, пытаясь меня напоить, рассказывал, что устроился сюда ради того, чтобы хоть немного помочь дочери, которую посадили в тюрьму за убийство беременной наследницы старшего лорда; как девушка умерла здесь, а он остался работать, ведь с острова просто так не уплывешь, не уволишься. Он рассказывал что-то ещё, но я не запоминал, только удивлялся, что он не потерял здесь теплоту сердца.
Тело умирало. Я знал это. Отсчитывал каждую секунду до того, как ненавистный кусок мяса перестанет жить, дышать, мучить меня. Надеялся, что следующий вдох станет последним, что больше не нужно будет пускать слюни, когда тебя пытаются напоить, и делать под себя. Одиночество и пустота рядом с сердцем стали моими спутниками и друзьями, лучшими собеседниками - они не могли предать или перебить, всё понимали и принимали. Я переосмысливал свою жизнь, и хотелось смеяться. Так мог потратить драгоценные дни только глупец. Выслушать сказку о злом волшебнике и сломя голову побежать всех спасать. А что получилось? Ну, спас я мир, похоронил многих близких мне людей, даже убил мастера. И что дальше? Ничего... сгнию я заживо, и похоронят меня, обернув грязной тряпкой, в яме рядом с другими казненными. Даже имени не напишут. Но мне всё равно. Лишь бы только скорее уйти.
Прошло чуть больше недели.
Не знаю, как я до сих пор жив. Надсмотрщик тоже качает головой. Он мне принёс одеяло, чтобы я совсем не околел. Зима не умеет жалеть. Её редко кто-то из смертников переживает. Один к двадцати - даже меньше. Ничего, значит, совсем чуть-чуть осталось ждать...
"Холод...жуткий холод", - так говорит надсмотрщик. Моему телу должно быть очень холодно. Со стороны я вижу, как судорожно сжимается грудная клетка, и белые губы, силятся вырвать хоть ещё один глоток ледяного воздуха. Вижу, как конвульсивно дёргается тело, пытаясь на остатки сил выдавить из заплесневелого одеяла кроху тепла. Вижу, как пар вырываясь изо рта, застывает хрустальным облачком - и это красиво. А давно нестриженые волосы повисли сосульками. Наверное, мне очень плохо... больно. Я даже сочувствую своему телу. Но в тоже время каждая судорога - это ещё один шаг на пути к свободе.
Тело засыпает, прикрывая глаза заледеневшими ресницами. Несколько часов царит чернота, затем холод заставляет оболочку вырваться из липких объятий ледяной, но такой желанной смерти, чтобы снова провалиться в беспамятство.
А потом ко мне пришла тихая госпожа - так здесь называют смерть. Усталая, печально ссутулившаяся девочка в пыльном сером балахоне и опухшими от слёз глазами. Она шла босиком по холодным склизким камням, не отбрасывая тени и оставляя за собой тонкой дорожкой кровавый след. Её руки сжимали хрупкие песочные часы: в верхней части совсем не осталось драгоценного времени. Я понял, что существую последние мгновения... Песчинка, ещё песчинка. Время медленно пересыпалось в нижнюю часть крошечными крупицами. Ну же, ещё чуть-чуть.
Но что-то пошло не так.
Стоило тихой госпоже прикоснуться своими холодными пальчиками к моему лбу, а сердцу радостно замереть, как Бездна капля за каплей начала просачиваться из моей крови, словно только и ждала этого момента. Тонкими нитями пустоты она принялась бережно сшивать тело и разум, заполняя собой сознание. Внутри заструилось тепло, заставляя сердце стучать в сладкой истоме, и я снова почувствовал глухие удары.
Смерть печально улыбнулась и так же медленно пошла к двери. Мне хотелось закричать, что бы она остановилась... "Прошу! Вернись! Я не хочу продолжать это существование...". Девочка замерла у порога, по бледной впалой щеке скатилась кровавая слеза. Рука тихой госпожи дрогнула, и хрупкие песочные часы моей жизни разбились вдребезги о холодный пол камеры. Но я продолжал дышать.
Затем пришла боль. Болели атрофированные конечности, болело внутри, скручивая от голода желудок. Болело всё. А Бездна, как умелая пряха, восстанавливала моё тело, всё прочнее и прочнее соединяя его с сознанием, словно собирала сложную мозаику.
С утра ко мне зашёл Микель - мой надсмотрщик.
- Ещё живой, - констатировал он.
В его руках как всегда грязный стакан с водой и плошка с каким-то месивом. Еду мне приносили, потому что это было написано в своде правил. Всё равно не съем, а потом её, наверное, отдадут другим, ещё живым заключённым.
Я дернулся, пытаясь приоткрыть рот. Боль снова резанула тупым ножом, но есть хотелось сильнее. Микель едва не выронил миску с едой. На его лице ясно читались сомнения. Да - труп не мог двигаться, это выглядело противоестественно, и надсмотрщику необходимо было доложить о том, что казненный человек дернулся. Но Бездна не позволила этому случиться, она вытянула вперёд тонкое щупальце, бережно погладив мужчину по седой голове. Взгляд Микеля затуманился, а сам надсмотрщик шагнул вперёд.
- Молодец! Давай маленькую ложечку сначала дам, чтобы не подавился.
Чистая душа у этого человека, если даже Бездна не смогла лишить его доброты...
Я смог съесть всего три ложки. Каждый глоток напоминал раскаленный свинец, но всё-таки это помогло.
Опять потянулись дни...
Сначала я не пробовал даже шевелиться. Знал - пока нельзя. Тело всё больше и больше становилось моим. Первые робкие движения пальцами, кивок головы. Глубокий вдох. Несколько раз из-за боли я терял сознание. Но становилось лучше. Я начал медленно разрабатывать руки, начиная с кистей, переходя к локтям и плечевым суставам. Потом ноги. Оказывается, это сложно - сгибать их в коленях, пытаться шевелить пальцами. И все очень осторожно, чтобы никто не заподозрил, что я возвращаюсь к жизни. Ведь если сознание одного старика можно было затуманить, то сил на всех надсмотрщиков могло не хватить. Только ночью, когда даже стражи оставляли коридоры и поиски живых игрушек, я мог позволить себе заниматься своим восстановлением. Несколько часов тренировок, а потом снова неподвижное состояние, пока Бездна продолжала исцелять моё тело.