— Время, время, — Рейнхард Гейдрих взглянул на часы. — Три минуты одиннадцатого. Что ж, доктор Шпеер, весьма рад был с вами пообщаться. Вынес для себя много полезного.
— Благодарю, господин обергруппенфюрер. Передайте поклон госпоже Лине.
— До встречи, доктор.
И снова, снова никакого «Хайль Гитлер!».
Вот вроде бы и всё, рабочий визит в Прагу завершен. Командир Найн ждет. Что конкретно я «вынес для себя» из этой поездки, пока сказать затрудняюсь, но давешняя вечерняя беседа с Гейдрихом по-прежнему меня тревожит. Что он хотел сказать на самом деле? Каков скрытый подтекст?
Я шагнул к забранной роскошным зеркальным стеклом двери, выводящей на летное поле, но задержался. Подумал секунду. Обернулся.
— Знаете, — сказал я, — если угодно взглянуть на методы моей работы, приглашаю на совещание в министерстве. Двадцать седьмого мая, в среду, десять утра. Приглашение неформальное, но почему бы руководителю РСХА не ознакомиться поближе с насущными проблемами промышленности Рейха? В конце концов, экономическая безопасность также входит в сферу ваших прямых служебных обязанностей и вы должны быть осведомлены, так сказать, из первых рук. А не только по сводкам и докладам подчиненных.
В голубых глазах обергруппенфюрера на мгновение промелькнуло что-то… Что-то непонятное, странное. Не то удовлетворение, не то искорка азарта. Впрочем, Гейдрих обладал изумительной выдержкой. Ответил с вальяжной ленцой, но крайне учтиво:
— Это было бы любопытно, доктор. Хорошо, если не отвлекут насущные дела, я непременно буду. Неофициально. Доброго пути.
И коснулся двумя пальцами козырька фуражки.
Вырулив на полосу, «Кондор» замер на несколько секунд. Второй пилот, обер-лейтенант Вилькендорф, выглянул из кабины, окинув немногочисленных пассажиров строгим взором, — все ли пристегнулись? Над горами Рейзенгебирге[8] грозовой фронт, возможна ощутимая болтанка при наборе высоты.
Взлетели, самолет развернулся к северу — на Берлин. Я открыл замочки лежавшего на коленях портфеля, извлек подшивки с документацией, положил на столик. Но первым делом обратился к папке с надписью «ВАЛЬКИРИЯ», любезно оставленной мне Рейнхардом Гейдрихом.
Теоретически, как рейхсминистр, я имел допуск к документам столь высокой степени секретности, но, как это у нас водится, никто не удосужился ознакомить меня с оперативным планом, разработанным на случай возникновения в стране внутренних беспорядков или чрезвычайных ситуаций (крупные аварии и катастрофы наподобие разрушения плотин с затоплением обширных территорий, высадка вражеского десанта, вооруженный мятеж и прочее). Я обязан был знать, какие действия следует предпринять при объявлении «Дня W» и как защитить промышленное производство.
В целом что-то подобное я и рассчитывал увидеть. Мобилизационный план, быстрая концентрация всех находящихся на территории Германии вооруженных и вспомогательных частей; ага, вот и параграф по «Организации Тодта», касающийся меня напрямую. Возможно, запроси я документы по «Валькирии» в соответствующих инстанциях, план мне предоставили бы без лишних проволочек, но бюрократическая паранойя снова победила — никаких лишних глаз! Секретность превыше всего!
Ну что ж, кто предупрежден, тот вооружен. По крайней мере, теперь я представляю, как будет формироваться «внутренняя оборона» государства и что обязан буду делать я лично. Остается открытым вопрос — зачем обергруппенфюрер Гейдрих выдал мне одну из номерных копий «Валькирии»? Что-то не похоже это на обычную заботу и желание облегчить труд министра вооружений.
Очень много «зачем» и «почему» привезу я из Праги в Берлин. Ответы же придется искать самому.
«Кондор» от души тряхануло, в молочной мути облаков блеснула малиновая вспышка. Гроза.
Шторм почему-то не вызвал во мне никаких эмоций или опасений, сейчас я не боялся разделить судьбу доктора Тодта. Как говаривал Мильх, отслуживший всю Первую мировую в артиллерии, а затем в авиации, дважды в одну воронку бомба не падает — этой аксиомы придерживались все фронтовики, и у меня нет оснований им не верить.
Гейдрих, выполняя обещание, прилетел в столицу рано утром 27 мая 1942 года, причем не бортом правительственной эскадрильи, положенным ему по чину, а в одиночестве, на собственном Heinkel He.100 — самолете, выпущенном крошечной серией в 25 экземпляров, да так и не принятом к массовому производству два с лишним года назад.