Здесь он снова втянулся в светскую жизнь; был на балах и приемах и даже стрелялся на дуэли… Странные здесь о нем ходили слухи и мифы. Но и они были довольно справедливы и правдивы — по сравнению с тем его образом, что сотворили так называемые «историки нового поколения». Постреволюционного поколения, хотя уже и Крестовский… был так на них похож. К счастью, ему было абсолютно всё равно, как его описывали «потомки». Чудеснее всего в случайно попавшейся на глаза статье о нем была фраза: «Осенью 1793 года, в самый разгар якобинского террора, граф съездил в Париж. Как во время всякой революции, там утратило ценность все, что нельзя было съесть или спрятать в карман. За бесценок купил здесь картины знаменитых художников, мебель из Версаля и Тюильри, античные скульптуры, фарфор…»
Да уж… Помнил он до сих пор тот 1793. В январе казнили Людовика. В октябре — Марию. Марата, кажется, в июле, убила Шарлотта Корде, заколов его в ванной. На улицах распевали «Са ира» и Марсельезу, откровенно предавались разврату, разбою, совершали убийства. Не переставая, работала гильотина. Казалось, мир померк и упал в пропасть в тот самый год…
Значит, он поехал туда погулять по Парижу? И, чтобы вывезти старый хлам для распродажи с аукциона? Да, занятная, должно быть, была прогулка аристократа…
Он усмехнулся спокойной, но горькой улыбкой и решил лучше подумать о «зеленой собаке». Действуя интуитивно, он не ошибся в преемнике. Отдавая свое дело в руки Николая, а теперь еще и Артема, он был совершенно спокоен за жителей своего Дома. Да, увидеть зеленый луч — должно быть, к счастью… Есть такая примета.
Рядом, в соседней комнате, спала Фанни. На столе лежала тетрадь Схимника: должно быть, она читала её.
Он встал, подошел к старому шкафу, и достал портрет, купленный почти за бесценок у одного из сторожей Эрмитажа. Всё равно, он валялся там в запаснике, никому не нужный.
На нем был изображен довольно молодой человек с проницательными голубыми глазами. Одетый во французский костюм, он насмешливо и отстраненно глядел на крупные жемчужины, перебирая их на столе.
О чем он думал тогда? О подвигах, о славе, о жизни?
Неназываемый улыбнулся, и… Подмигнул своему старинному портрету. Тот человек, на портрете… Он был им, и не был им. Портрет уже жил своею собственной, легендарной и эфемерной, жизнью. Прекрасной жизнью старых легенд.
Эпилог
Здравствуй, Маша! Если ты видишь это сообщение на экране своего монитора, значит… Я сделал это. Я смог с тобой проститься.
Дело в том, что я больше не интел. Какой-то хакер, один из тех, что работают на теней, добрался до меня. Он вычистил мою личность из сети. Но… Еще до этого — несомненно, до! — мне удалось уйти куда-то, в мир без названия…
Вдруг я услышал голос, зовущий меня по имени, и его совет:
— Стань вибрацией, Фрэд… Просто… Стань вибрацией. Ты — всего лишь чистая энергия Вселенной…
Я не знаю, как это у меня получилось. Я будто бы задрожал всем телом (хотя у меня и нет тела), и воспарил, взвился, ушел отсюда… Я стал то ли музыкой, то ли светом — наверное, всем этим вместе. Это было больно, тяжело, страшно: вибрировать в ночи. Больно до тех пор, пока меня не отпустило, и не начался полет.
Я вижу миллионы и миллиарды шаров, неизвестных мне конструкций; чего-то такого, что я не могу описать. Меня уже подхватывает, будто ветром, и уносит вдаль…
И я — полностью свободен.
Прощай, Мария! Всё будет хорошо.
Твой друг в вечности, Фрэд.