Кэб высаживает их возле маленького бара под названием «Le Grand Duc!»[202]. Над дверью — подсвеченная вывеска, на которой одно-единственное слово, красными буквами — «БРИКТОП!».
— Я очень горжусь «Дюком», — говорит Стар. — О нем еще почти никто ничего не знает.
Швейцар в мундире приветствует их у входа. Здесь тоже мало места — дюжина или около того столов, расставленных по комнате, и барная стойка с одной стороны. В центре зала поет высокая рыжеволосая женщина, ей аккомпанируют ударник и пианист. Большинство столиков заняты, но официант проводит их к свободному, втиснутому в угол. Джонатан беспокойно оглядывается по сторонам. Все, кого он видит в «Le Grand Due», — певица, музыканты, персонал и посетители, — все темнокожие.
— Хм… Стар, — беспокойно шепчет он, — но ведь это, судя по всему, место для негров?
— Оксфордские мальчики — такие наблюдательные. Алло, Рыжик! Брик, дорогая!
Она машет рукой певице, и та отправляет ей воздушный поцелуй.
— Я хотел сказать, а что мы-то тут делаем?
— Празднуем, Джонни. И не смотри на меня так.
Они заказывают шампанское. Джонатан пытается побороть нарастающее дурное предчувствие. Певица затягивает грустную песню:
У нее американский акцент. Вокруг их столика растянутые гласные американского английского смешиваются с французским. Откуда родом все эти люди? Джонатан чувствует себя так, будто Африка уже тянется к нему, а он не успел еще увериться в прочности своих позиций в Европе.
Женщина за ближним столиком поглядывает на Стар и говорит что-то своему другу. Джонатан вопросительно смотрит на них, но Стар как будто не замечает ничего. Она зачарованно слушает музыку.
— Разве от этой песни у тебя внутри ничего не звенит? Сразу понимаешь, как они страдали.
— Кто?
— Негры, дурачок. Они не такие, как мы с тобой. Ведь худшее, с чем нам когда-либо приходилось мириться, — это если поутру нам не нагрели воды для ванны.
Что она сказала? «Пирожок с вареньем»? В его памяти вспыхивает вечер в эллинге, возня в темноте и бормочущая что-то Стар. Как давно она сюда ходит? В этот момент в зал входит компания хорошо одетых белых людей. Бриктоп сразу же переключается на легкий популярный мотивчик, пианист подхватывает. Джонатан наблюдает за белыми. Они очевидно хвастаются «Le Grand Due» перед друзьями. Бриктоп стоит возле их стола и поет исключительно для них.
— В них что-то есть, правда? Что-то, что мы утратили.
Стар, похоже, полна решимости говорить о неграх. Джонатан стискивает кольцо в кармане. Сейчас или никогда.
— Стар, дорогая моя. Я хочу задать тебе вопрос.
— Да, Джонни?
— Понимаешь, Стар, мы уже давно знаем друг друга, и ты знаешь, как я…
— Эй, милочка! И как я догадался, что найду свою крошку в «Дюке»?
Одним движением, по-кошачьи гибким, на стул рядом со Стар устраивается какой-то мужчина. Он обнимает ее за талию, притягивает к себе и крепко целует в губы. У Джонатана останавливается сердце. Этот человек. Целует. Ее. Целует Стар. И он (нет, это совершенно исключено, этого не может быть) — он черный. Черный, как деготь, как уголь, как смола и лакрица. Кожа его лоснится при свете свечей, будто сделана из полированного дерева. Пальцы его черных ладоней, по контрасту, — розовые, а толстые губы прижаты к ее губам. Они целуют ее, целуют Стар. Черный мужчина. Он целует Стар.
— Стар? — спрашивает Джонатан.
— Свитс! — задыхается Стар. — Что ты здесь делаешь?
— Детка, — укоризненно говорит Свитс, — я пришел, чтобы повидаться с тобой. Зачем бы еще я бродил по этому городу в темноте?
У Джонатана начинает болеть челюсть. Он осознает, что не закрыл рот. Свитс оборачивается и протягивает ему розовую ладонь. Он смеется. Громкий, насыщенный смех, полный юмора и самоуверенности.