Автобус переплыл лужу и с треском распахнул дверцы. Из салона, брезгливо морщась и подбирая полы плащей, посыпались в грязь последние поздние хуторяне. Лариса вскочила на подножку, я собирался последовать за ней и нашаривал в кармане талоны, и вдруг заметил в маленькой колонне, двинувшейся в нелегкий путь, Костю. Костя удалялся, засунув руки в карманы короткой куртки, в своей обычной бело-голубой динамовской спортивной шапочке, и смотрел под ноги, хотя и не делал никаких попыток выбирать, где почище.
Двери с шипением начали закрываться и я заторопился в автобус. Попытался еще раз увидеть Костю из окна, но увидел только свое нечеткое отражение. Автобус рывком тронулся и я едва удержался на ногах. Извлек талоны, клацнул компостером и сел рядом с Залужной.
- Кого ты там обнаружил? - зевая, поинтересовалась она.
- Соседа. Парень в десятом классе, завтра в школу, а пошел куда-то на ночь глядя.
- Пассия, - расслабленным голосом отозвалась Лариса. - Самый возраст по пассиям ходить, стихи в подъездах читать. Пейзанки, то бишь хуторянки, тоже любить умеют.
Я покосился на нее и промолчал. Конечно, Костя вполне мог направляться на свидание, я в пятнадцать лет тоже околачивался под окнами одноклассниц, но вот только время... Как-никак, первый час новых суток.
Так получилось, что в свою теперешнюю квартиру, доставшуюся мне после развода по обмену, я въезжал в то же время, когда в соседнюю въезжали Рябчуны. До этого они несколько лет жили в столице, но вынуждены были вернуться в полупровинциальный Степоград, дабы присматривать за одолеваемой болезнями матерью Бориса. Костиного отца. Борис устроился в наш сельхозинститут, Марина работала в школе. Нельзя сказать, что мы уж очень дружили, но друг к другу захаживали и были в хороших отношениях. Чаще всего я общался с Костей - спокойным, рассудительным долговязым подростком, увлекавшимся, как это ни странно в наше время, чтением. Не восточными единоборствами, и не тяжелым роком вперемешку с "Ласковым маем", и не хождением в видеосалоны, где на экранах однообразно восклицали и всеми возможными способами лупцевали друг друга мускулистые человекоподобия, а именно чтением. Книгами. Книг у меня было немало. Пожалуй, они были единственным богатством, которое я накопил, не считая серенькой моей "Любавы", и Костя иногда вечерами заходил ко мне, возвращал прочитанные книги и брал новые. Мы обменивались мнениями, просто говорили, и мне были интересны наши разговоры, потому что я на двадцать с лишним лет обошел этих сегодняшних подростков, и хоть и помнились мне мои пятнадцать - далеко уже уплыли мои пятнадцать... Видимо, наши разговоры были интересны и Косте, потому что он никогда не торопился уходить. Правда, последние недели две он не появлялся.
И вот еще почему мне нравилось общаться с Костей: он напоминал мне мою дочь. После размена квартир Ира ко мне не заходила, и не звонила на работу, и я тоже не искал встреч с ней, потому что считал: если не звонит и не заходит - значит, ей неплохо и без меня.
- Ты что, Леха, заснул? - сказала Лариса. - Фантастические сны наблюдаешь? Нам выползать.
Мы выползли неподалеку от центра, прошли к стоянке такси, занятой исключительно частными предпринимателями, и пожилой автоизвозчик согласился за пятерку доставить Ларису до самых дверей, хотя езды там было от силы на полтинник. Лариса забрала у меня книжку и укатила, посулив забежать на днях, а я направился домой по тихим улицам, мечтая о теплом душе и постели. Рукописи я решил прочитать на работе, на свежую голову не мог я заставить себя читать их перед сном, да и необходимость в этом отпала, потому что у меня теперь был надежный американский фантаст. И выходило, что я зря протаскал их весь вечер.
Я шел под неяркими уличными фонарями и прокручивал в памяти сегодняшнюю встречу с Наташей. И какие-то странные полузабытые воспоминания всплывали из глубины, словно не я это шагал по мокрому асфальту, и словно не было еще тысяч прожитых вечеров, а было одно безмятежное утро.
Однако наступившее утро оказалось далеко не безмятежным. Во-первых, Цыгульский явно решил обзвонить половину города, причем эта половина состояла из людей с дефектами слуха, потому что он кричал в трубку, багровея от напряжения, и заглушал все остальные звуки мира. Во-вторых, меня накрыл насморк во всем великолепии - с носовыми платками, головной болью и безудержным чиханием. В-третьих, Цыгульский в поисках своей ручки - дешевенького шарикового писала - разметал и перепутал все бумаги на моем столе и теперь повествование Александра Константинова о космическом советском супермене, перманентно полуобнаженной девушке и нехороших хранителях зловещих Черных Книг смешалось с грустной историей о каком-то Никитине и русалке, а следующий безымянный листок с ходу огорошивал залпами самоходных орудий и штурмом таинственного Дома, охраняемого инфернальными белыми полотнищами со смертоносными красными глазами...
Разобраться в этом хаосе было трудно, насморк отнюдь не способствовал улучшению настроения, а голова от криков Цыгульского болела еще сильней. Но ругаться с Цыгульским было бесполезно, вернее, нецелесообразно, как, скажем, нецелесообразно раздражаться по поводу разбитой соседским ребенком милой сердцу чашки. Он ведь не ведал, что творил. Работать в такой обстановке было невозможно, и я покинул этот бедлам и устроился в маленьком холле возле кадушки со старомодным фикусом, полной окурков и обгорелых спичек. Развернул шаткое кресло и устроившись спиной к коридору, а лицом к окну с видом на наш паршивенький дворик с покосившимся туалетом, этакое "патио" на степоградский лад, я получил возможность вдоволь начихаться и прочитать, наконец, изрядно помятые вчерашние рукописи.
На рассказ Николая Мигаева "Точка бифуркации" у меня ушло минут сорок. Мигаева я помнил еще по школе, он был на два класса старше меня и неплохо играл в хоккей. Вот уже лет десять подряд его заметки время от времени появлялись в нашей областной "молодежке". А теперь Николая потянуло на фантастику. Идея рассказа явно была обнаружена им в одной из популярных брошюр общества "Знание". Я даже помнил эту брошюру, в ней излагалась теория бельгийского ученого Ильи Пригожина. Суть ее в том, что вблизи критических точек эволюции системы, так называемых точек бифуркации, происходят значительные флюктуации. В такие моменты система словно колеблется перед выбором одного из нескольких путей дальнейшего развития, и небольшая флюктуация может дать начало эволюции в том или ином направлении. По-видимому, в такие моменты и можно сравнительно слабым воздействием направить развитие системы в нужную сторону.
Так изъяснялся и Николай Мигаев, по-своему понявший бельгийца. Вернее, его герой. Этого героя почему-то тревожило непрерывное расширение Вселенной и он решил вычислить то мгновение, когда силы разбегания сравняются с силами притяжения, то есть когда Вселенная начнет раздумывать - расширяться ей до бесконечности или прекратить это дело и начать собираться в комок. Естественно, этот момент он вычислил, выехал в нужную точку и в нужное время запустил в небо прихваченным с собой кирпичом.
И дело было сделано - процесс расширения Вселенной затормозился. О таком вот невероятном, уж действительно фантастическом событии сообщил в конце повествования автор, упомянув к тому же главнокомандующего Иисуса Навина, который, оказывается, по мнению автора, во времена библейские произнес свои знаменитые слова именно в точке бифуркации... Все. Можно ставить знак изумления. И ведь написано было на полном серьезе!
Вот такой рассказ я прочитал, расположившись под фикусом. Хорошего настроения он мне не прибавил. Я представил будущий не очень приятный разговор с Николаем Мигаевым, вздохнул, и, кончив чихать, принялся за вторую рукопись, присланную из района неким А.Демиденко.
Тут была фантазия иного рода. С помощью многочисленных слов и сложных оборотов, зачастую вступавших в конфликт с нормами правописания, автор повествовал о том далеком-далеком туманном будущем, когда люди добьются невероятных успехов в своей плодотворной мирной деятельности. И не будет, конечно, голода и болезней, и засияет в небе искусственное солнце, и на полюсах заведутся цветы, и обратятся в прах наши убогие ГЭС и зловещие АЭС, поскольку люди научатся использовать энергию времени, и с помощью чудесных приборов-репликаторов из биомассы удастся получать все-все-все, от общепитовских шницелей до суперсинхрофазотронов (опять брошюрки славного общества "Знание"!), и только звезды останутся недосягаемыми, потому как не дано человеку дотянуться до звезд и обязан он веки вечные жить на Земле, как обязаны жить в воде рыбы. И вот тогда человечество всенепременно вымрет от скуки, тихо скончается среди богатств своего изумительного рая. Такое вот печальное будущее нарисовал А.Демиденко из района.