— Ну этим он у тебя, кажется, не грешит. Если же какая-нибудь и накормит в это паскудное время твоего мужа, — так что тут плохого?
— Так если б только накормила…
— Ну так и пусть у нее, а не у тебя сердце болит!
Но она никому не хочет отдавать свою боль в сердце…
Звонит телефон. Она обреченно берет трубку. Знает, что это мама.
— Я, конечно, могла бы и в школу ее отвести, но у ребенка нет ни школьного платьица, ни портфеля!
— Не нужно, мама, я ее завтра утром заберу… Я весь день стояла в очередях, правда, ничего не купила…
— А что, дома снова скандал? Уже и неугодной тещи нет рядом!.. Так, может, надо было все же не так разъезжаться? Не старой женщине, а кому-то другому ехать на четвертый этаж без телефона?
— Мама, ну неужели сейчас надо об этом?
Совсем поздно. Ушла и подруга, а то страшно возвращаться. Легла в постель, и ее охватил цепкий муторный сон, который не приносит отдохновения…
…Муж громко вошел в квартиру, напевая бал из «Травиаты». Нервно выбежала в коридор. Стоят две сумки, из которых торчат индюшачьи ноги. Веселый муж снова дома, притащил две огромные сумки с продуктами.
— Уффф… все сразу было не унести, бегал дважды. Ты же знаешь, во вторник снова подорожание, так я уж набрал. Смотри!
— Я вижу, — вздохнула она.
— Нет, ты посмотри, посмотри! — Он вытащил индейку, размером с их дочку, если не больше. — Держи!
Она не смогла удержать в руках это могучее создание отечественного птицеводства.
— Вот так-то! А ты говоришь… Из грудки нажарим котлет, я завтра накручу фарш, из крыльев сварим бульон, а ножку — муж смачно причмокнул, — потушим в сметане! Сметану я тоже взял. Вон трехлитровая банка. Кур взял, сыра, масла… Малая у мамы? Пойдем завтра к ней, занесем ей курицу и еще чего-нибудь. Разгружай сумки!
Муж начал рубить индейку, потому что она не помещалась в холодильник.
— А покушать что-нибудь есть? Ага, сосиски!
— Да они же с утра на плите! Я забыта убрать в холодильник!
— Ничего! Мы — не баре! Я могу есть и жареные гвозди, ты это прекрасно знаешь… Видишь, какой сегодня удачный день! Сколько я всего припер!.. Устал! Ничего, завтра выспимся! Чего ты кривишься? Ты чем-то недовольна? Тебе мало?
— Я всем довольна, — тихо ответила она.
— Не, ты гляди, какая индюшечка! — не мог угомониться муж. — Хоть сейчас на стол королю! Меня за это поцелуют? Хотя бы в щечку?
Три мира
(киевская элегия)
Бабушка уже несколько лет не вставала. Ежедневно, под вечер, мама делала ей необходимый туалет, а он с тетрадками и учебниками перебирался в коридор. Там был роскошный низкий подоконник. Он приносил из кухни табуретку и садился писать. Подоконник заменял письменный стол, соседи по коммуналке прижимали палец к губам: «Пусть мальчик занимается». За спиной гремела кухня с тремя плитами и единственным умывальником, хлопали в бесконечных коридорах двери. Эти звуки постепенно стали необходимым элементом для самоуглубления. Большая часть умопомрачительных открытий юности была сделана здесь, за этим письменным подоконником. Здесь были прочитаны любимые книжки и просто сделано множество домашних школьных заданий, которые он выполнял весьма старательно. Он был рад выбраться из непрямоугольной комнаты с узким подоконником — окно выходило в небольшой внутренний дворик. Из окна же в коридоре открывалась небывалая панорама Города. Позднее ему случалось вылезать с друзьями на крыши различных домов, чтобы увидеть Город. Но ниоткуда краски весны или осени не казались такими пронзительными, и купола церквей так не сияли, и открывавшийся Днепр нигде больше не был словно соединенным таинственными сосудами с кровеносной системой юного киевлянина, у которого в этом городе были только уставшая мама, несчастная бабушка, не способная ничего рассказать, и непрямоугольная комната в квартире, принадлежавшей когда-то адвокату то ли с еврейской, то ли с немецкой фамилией. Его фамилия — с буквой «ъ», сохранилась на парадной двери квартиры, и адвокат, сам, по-видимому давно умерший, бродил поздними вечерами по коридорам своего дома, и чуткое, знающее ухо различало звук его шагов среди шарканья и звяканья в квартире, населенной многочисленными нынешними жильцами.
Иногда к подоконнику подходила Марианна, ее мать кричала из-за двери: «Оставь мальчика в покое! Пусть занимается!» Но Марианна тихонько садилась на краешек и с увлечением разглядывала его тетради и книжки. Сама она никогда не делала домашних заданий, ела стоя в кухне возле плиты и до вечера тынялась в школьной форме. Марианна была очень красивой: грациозная, тоненькая, с чистым нежным личиком, с роскошными золотистыми волосами, которые она никогда не заплетала в косы. Он любил смотреть на Марианну, когда она этого не видела. «Какая красивая! Это ж надо, такое чудо на коммунальной кухне!» — думал он про себя. Он не был влюблен в Марианну и этим гордился. Не попался на крючок роскошных волос и маленьких грудей. Постепенно Марианна тоже стала чем-то, что создавало комфорт во время его сидения за письменным подоконником. Иногда, не имея других собеседников, он излагал Марианне некоторые положения своих открытий, сделанных прямо здесь.