Я осознавал, что не повторение заверений в любви способно убедить ее в чем-либо, а нечто большее. Объем, масштаб откровения, которое и придаст серьезность всем иным словам, назначенным быть прочитанными. Именно в этом письме я изложил истинные мотивы моего отъезда. Я рассчитывал на понимание. Однако полной уверенности, что я буду понят, у меня все-таки не было.
Я писал, что два месяца — достаточный срок, чтобы понять многое и передумать о многом. Любил ли я ее? Мне всегда казалось — любил. Во всяком случае, я убеждал себя в этой мысли. И всякий штрих, всякая мелочь истолковывались мною как подтверждение моих чувств. Если все так на самом деле, тогда откуда это беспокойство? Откуда это: неверие в собственные слова? Уж я-то знаю, что в них правда, а что ложь. И какие такие слова смогут убедить ее взамен тех, что писал и произносил я? Скучаю, мол; не нахожу себе места, вижу ее во сне; мысленно не расстаюсь с ней; что всеми замечена моя рассеянность и что студенты подсмеиваются надо мной, а студентки гадают, кто из них причина моей рассеянности. Возможно, эти слова были не так плохи, но они уже не исчерпывали наших отношений. У этих слов не было будущего. Без них не могло быть настоящего, но для будущего они были нежизненны. Я не рискнул бы сказать, что наши отношения зашли в тупик. Я просто был уверен, что они предназначены для большего, чем постельный шепот и ответы на телефонный вопрос: «Ты не хочешь меня увидеть?» А дальше все как по-накатанному. Уже и не томишься, и не мечешься по комнате, куда поставить цветы, куда вазу с фруктами, на какую громкость включить магнитофон? И диски не раскладываешь веером на журнальном столике. Валяешься на диване, уткнувшись в книгу. На звонок не обращаешь внимания: у нее есть ключ. Не колдуешь над кофеваркой: она знает, что где лежит. Не стараешься удивить кулинарным изыском: со вчерашнего дня остался гуляш, можно разогреть. Смотришь вопросительно, заранее угадываешь распорядок вечера:
— Постель стелить сейчас или сначала поужинаем?
К чему лукавить — все было. Так или иначе, с улыбкой или без нее, с ласковым шепотом или раздражаясь по пустякам. Но было же. Было!!!
И вдруг я понял — запаса прочности нет. Кому-то я уже говорил эти слова про запас прочности. Или мне их кто-то говорил. И тогда родилась фраза: «Давай поженимся».
Что еще? А, да — неприятности на работе. Я не стал уточнять, какие именно неприятности. О моих неприятностях в двух словах не расскажешь — нужно еще одно письмо. Важен сюжет — неприятности на работе.
Давай поженимся. Мне нужен тыл. Если хочешь, и от неприятностей тоже. Я чувствовал, как меня сталкивают в пропасть. Друзей не должно быть много, но они должны быть. Нужна среда обитания. Как бы ей растолковать попроще. Абажур, цветной телевизор, преферанс на кухне, чешское пиво из холодильника — кайф, конечно, но еще не дом. Дом, когда сначала мы и атмосфера как часть нас. Я не растерял друзей. Напрасно она меня обвиняет. Я просто не тороплюсь знакомых мне людей называть друзьями. Если друзей можно растерять, значит, их просто не было. Растерять можно деньги, вещи, но не друзей. Друзья — это то, что всегда при нас, ибо они часть нас. И слова: я потерял друга — читаются однозначно: я его похоронил.
Я знаю, ты дашь мне дом, который сможет обогреть моих немногочисленных друзей. И потому тоже я говорю тебе: давай поженимся. Эти два месяца — не испытательный срок, который я себе назначил. Два месяца для проверки багажа. Мало знать адрес, по которому едешь, важно задать себе вопрос: с чем едешь? Или — еще корыстнее. Есть ли у тебя с чем ехать? А может, ты едешь так, на авось, зная наверняка, что будешь иметь, но не зная точно, чем будешь платить, да и можешь ли, готов ли платить? Дом — всегда сумма, всегда равновесие. Если неизмеримо возрастает или убывает одно из слагаемых, дом опрокидывается, перекашивается. Уже нет тайны, есть частичный вопрос: когда дом рухнет? Ты слышишь меня, я повторяю: я верю, ты дашь мне дом, который сможет обогреть моих немногочисленных друзей.
Ответ пришел телеграммой, я внимательно ее перечитал, было похоже, что я ищу намека на письмо, которое объяснит текст телеграммы.
«Вас поняла. Два месяца достаточный срок. И время и расстояние — все во благо. Вес, что ни делается, к лучшему. Мы оба свободны».
Я бросился в областной центр. Ребров подтвердит, я сослался на Реброва.
— Нам без тебя конец, — сказал Ирчанов. — Нужен расчет об удерживающей способности грунта, расчет убедит. Этот расчет можешь сделать только ты.