— Пусть газета возбуждает против нас иск, — прошамкал Гарднер-старший.
— Вы считаете, что это исключено. Возможно, вы правы. Но ведь дело не только в договоре. Любите ли вы «Бэннер» или нет, ваша семья в большом долгу перед этой газетой. Может, вам и удастся уклониться от его уплаты, только я знаю, каким прозвищем наделил бы мистер Гарднер члена профсоюза, пытающегося увильнуть от исполнения своего долга.
— Он прав, — сказала Джилл. — И вы оба это понимаете. Чтак, что вам от нас нужно? — обратилась она с Фэрфилду.
— Прежде всего фото. Несколько снимков Лесли и штуки две семейных. Другие газеты уже успели их сделать. Вам, надеюсь, не хочется, чтобы именно «Бэннер» оказалась в худшем положении. Потом мы с Лесли уединимся на одну ночку в каком-нибудь спокойном отельчике, пообедаем и набросаем вчерне наш рассказ.
— Но зачем пороть такую горячку? — спросила Джилл. — Дайте ему хоть денек отдышаться.
— Это нужно сделать именно сегодня, — сказал Фэрфилд. — Мы и так уже затянули. Больше откладывать некуда.
— Мы и в самом деле в долгу перед ними, — устало сказала Джилл.
Воцарилось молчание. Сэлли Бэнстед едва заметно кивнула фотографу. Они вместе шагнули на середину комнаты, точно актеры, ожидавшие за кулисами своего выхода.
Лесли Гарднер встрепенулся.
— А как быть с Королем? — спросил он почему-то не у Сэлли, а у Фэрфилда.
— С Королем?
— Да, в этой вашей статье. Что о нем сказать?
Казалось, впервые за весь вечер Фэрфилд был поставлен в тупик, хотя и не замедлил с ответом:
— Мы еще успеем это обговорить. Конечно, тебе придется сказать и про Короля.
— Его признали виновным. Его что, повесят?
— Не исключено. Ему уже девятнадцать.
— А меня бы не повесили?
— Тебя бы нет. Тебе только семнадцать.
— Ладно, поехали, — сказала Сэлли, обращаясь к фотографу.
Вспышка заставила всех вздрогнуть.
— Пускай тогда повесят и меня! — выкрикнул Лесли, вскакивая с кресла. — Я не хочу, чтобы меня оправдывали! Я тоже виновен!
Джилл вскочила с дивана. Хью никогда не забыть выражения их лиц: изумления на красивом лице Сэлли Бэнстед, восхищения, смешанного с недоверием, во взгляде фотографа, устремленном на Лесли, испуга Фэрфилда и этой воздетой к потолку руки Джилл. Один Джордж Гарднер остался непроницаем. Его голос прозвучал глухо, надсадно:
— Ты о чем?
— Я тоже виновен. И все вы это знаете. Разве нет?
— Нет, Мы ничего не знаем, — громко и решительно сказал Фэрфилд. — Ты, Лесли, ошибаешься.
Юноша не обратил на него ни малейшего внимания. Он обращался только к отцу:
— Я тоже виновен. Меня Король попросил. Ты ведь знаешь, я для Короля что угодно сделаю. Ты всегда об этом знал. Разве нет?
— А брюки? Как быть с брюками? — недоумевала Джилл.
— Я же был в своем старом коричневом костюме, в каком хожу на работу. — Он обвел взглядом всех собравшихся. — Теперь неважно уже, что я скажу, да? Меня оправдали, и никакой черт не засунет меня назад, в кутузку.
— Всему крышка, — как-то удивленно процедила Сэлли.
Лесли смотрел на отца. Его губы дрожали, в глазах были слезы.
— Ты ведь знал об этом, папа. Разве нет? — тихо сказал он.
Джордж Гарднер медленно встал с дивана. Сын с мольбой смотрел на него. Плевок пришелся прямо на щеку. Лесли заплакал.
— Папа, папа, — твердил он сквозь слезы.
— Убийца, — сказал Гарднер. — Ты не мой сын.
Когда он шел мимо Лесли, тот схватил его за край куртки. Гарднер обернулся и наотмашь ударил его по лицу. Удар был несильный, но кольцо в кровь разбило губу мальчика. Гарднер громко хлопнул входной дверью.
— Фрэнк, — тихонько окликнула Фэрфилда Сэлли. Хью еще никогда не видел ее такой просветленной. Фэрфилд кивнул, и все трое медленно вышли из комнаты.
— Вот и наступила развязка, — сказала Джилл. Она смотрела на Лесли, который, скорчившись, рыдал на полу.
— Могу я чем-нибудь помочь?
— Уходи, Хью. Я хочу, чтобы он остался один.
Она положила ладонь на голову мальчика. Он не шевельнулся.
Хью долго бродил по улицам Райской Долины. Ему казалось, что минула целая вечность с тех пор, как он покинул дом Гарднеров, на самом же деле с того момента и до его появления в «Козле» прошло чуть больше часа. У стойки восседал Фэрфилд, рядом с ним Сэлли Бэнстед. Фэрфилд поднял руку в знак приветствия.
— Ты пришел в самый разгар конференции на высшем уровне, — сказал он. — Мы с Сэлли пытаемся найти выход. В Сэлли вдруг обнаружилось сердце, а я изо всех сил шевелю проспиртованной массой, которая заменяет мне мозги. Так вот, мы с ней порешили, что, если юного Лесли отлучить от семьи, от этого все будут в выигрыше. В том числе и он. Согласен?
— Не знаю. Но ты-то что об этом печешься?
— Было задумано написать небольшой опус о его биографии, — пояснила Сэлли. — Только и всего.
— Но после того, что он наговорил, это невозможно.
— Почему ясе?
— Вы же все слышали своими ушами. Нет, это невозможно.
— Если смотреть на все глазами Сэлли, получается, что газета заплатила свои деньги и должна получить то, за что платила, в любом виде. Но можно взглянуть на это и другими глазами, а именно: с Лесли сегодня случилась истерика, и он нагородил бог весть что. Просто чтоб разозлить папашу. Разве ты не понял?
— Мне больше по душе точка зрения Сэлли.
— Существует еще одна точка зрения. Помнишь, я как-то сказал тебе, что, играя в любую игру, нужно соблюдать ее правила. Только так. Проиграл — не распускай нюни, выиграл — не задавай лишних вопросов.
— И все-таки мне больше по душе точка зрения Сэлли.
Фэрфилд пристально посмотрел на него и сказал как-то устало:
— Как тебе угодно.
Майкла Хью застал за стряпней.
— Наш мальчик выиграл, — сказал тот.
— Знаю.
— Ты вроде не больно доволен. Старина Брэклз в своем резюме тоже пел в его пользу. Сказал, что улики, в общем-то, шиты белыми нитками. Но все довершил этот трюк с брюками. Да, послал телеграмму?
— Какую? А, нет.
Хью вынул из кармана письмо Кроли и медленно его разорвал. Обрывки бросил в унитаз и дернул цепь. Майкл стоял сзади и не спускал с него восхищенного взгляда.
— А знаешь, мне доводилось слышать про такое, а вот вижу в первый раз. — Он вернулся к плите, на которой жарилась яичница с беконом. — Но ты все равно можешь послать ему телеграмму, — в каком-то трансе пробормотал он.
Когда слушание дела закрылось, Магнус Ньютон лучезарно поулыбался в объективы фотоаппаратов, обменялся поздравлениями с Чарльзом Эрлом и поспешил к себе домой в Хэмптон Корт.
Юстас Харди ехал в Дондон тем же самым поездом, что и Ньютон, только в другом вагоне. Оправдательный приговор, вынесенный Ласли Гарднеру, мало занимал его внимание, зато он много думал о Ньютоне, которого считал хамом и грубияном.
Твикер с Дорманом ехали тем же поездом, что и остальные. Они сидели друг против друга и хранили молчание. На следующее утро у начальника на столе лежал рапорт Твикера с прошением об отставке.
Джилл Гарднер пыталась поговорить с братом. Она принесла ему чай и сандвичи, но он не притронулся к еде. В девять Лес-да поднялся к себе. Джилл легла в половине десятого и сразу заснула.
Лесли ни на минуту не сомкнул глаз. Все это время до полуночи он, возможно, думал о Гарни или же ожидал возвращения отца. Примерно в полночь, как определил впоследствии доктор, он связал шнурки от своих ботинок, привязал их к крючку на своей двери, встал на стул, сунул голову в петлю и оттолкнул ногой стул. Его нашел Джордж Гарднер, который вернулся домой в половине четвертого утра и, увидев свет в окне сына, поднялся к нему.