Когда первое волнение улеглось, папа Максима, вскользь поздоровавшись со мной, подошел к кровати сына и преувеличенно громко спросил его:"Кто же это так кровать заправляет?"(Я заправил ее таким образом, чтобы пододеяльник на одеяле был расположен дыркой вниз, чтобы, когда днем ложишься почитать, не подвергаться риску запутаться в его складках). И он быстро и умело заправил все как он это себе представлял. Я подождал пока он закончит это дело и объяснил ему преимущества моего способа. И даже лег на кровать, чтобы продемонстрировать их практически. Мы понемногу разговорились. Поговорили об устройстве кровати - дежурная тема. Потом он начал крутить ручки кровати, чтобы выявить все ее скрытые возможности. В результате кровать Максима стала сантиметров на сорок выше и приобрела крен ориентированный от изголовья к ногам. Все его попытки вернуть кровать в исходную позицию только усугубляли положение. Наконец папа Максима махнул рукой и сказал, что и так сойдет. Я не стал настаивать, но потом, вечером все же отрегулировал ее.
Пришел Славка.Максим сразу же наябедничал на него своему папе. Тот строго отругал Славку, что впрочем не произвело на него никакого впечатления.
Папа Максима присутствовал до самого вечера. Кормил сына в столовой, гулял с ним. Вечером он кое-как отвязался от плачущего чада, попросив меня заботиться о Максиме, оберегая его от разных хулиганов. Мне не понравилась интонация, с которой он это говорил. Как будто он давал мне поручение, исполнение которого он проверит когда приедет в следующий раз. Но его просьбу я еще некоторое время выполнял, чем и снискал себе репутацию детской няньки.
Около 12 ночи в Москве моют тротуары. Проходит поливальная машина и в асфальте, как после дождя отражаются ночные фонари.
Однажды, не помню по какому поводу, давали салют. После первого залпа мы выскочили на балкон. Это было около 22 часов. Огромные огненные пузыри лопались над Москвой. То совсем близко, то далеко, почти на горизонте. В момент вспышки небо освещалось и тучи окрашивались в соответствующие сгоравшему химическому элементу цвета радуги. Затем огненный цветок потухал и медленно опускался на крыши и "головы беспечных" москвичей.
Ко мне в гости пришли Санька, Наташка и Ленка. Мы начали играть в карты. Пришел Славка. Места ему опять не хватило, но он набрал карт и тоже пытался играть. Эти его попытки были пресечены. Потом ребята наигрались и ушли. А Славка остался и предложил сыграть партию. Мы сыграли. Потом Саньку выписали и Славка стал довольно часто подходить ко мне с предложением перекинуться в карты. Сначала он обращался ко мне на "вы" и называл дядя Вова, потом, постепенно это обращение трансформировалось в бесцеремонное Володька. Славка до того освоился, что начал довольно изобретательно обзываться,когда проигрывал (ишак со спидометром, утка с педалями, и т. п.).
В столовой мы теперь садились рядом. Была у Славки любопытная черта: он любил чтобы мама его кормила с ложечки. И тут ему было наплевать на все насмешки и его сверстников и кого бы то ни было. Но однажды, когда мы уже были на короткой ноге, мы сидели за столом друг против друга и мама кормила его с ложечки. Я сощурился и укоризненно покачал головой. Славка немного застеснялся, взял ложку и стал есть сам, посматривая на меня. Я не думаю, что для Славки существовали какие-то авторитеты, но частичное влияние на него я имел.
Однажды меня нашла незнакомая медсестра и передала мне кусок температурного листа. Это была записка от Витьки из реанимации, в которой он просил передать ему "книгу, которую он читал во вторник и позвонить его Татьяне, чтобы принесла сока вишневого". На словах медсестра сказала, что он просит бритву и папиросы. Я быстро все собрал и мы поднялись в реанимацию. Меня завели в какой-то закуток у окна и велели ждать. Скоро пришла заросшая щетиной Витькина тень в халате на босу ногу. Я передал ему все. Мы поговорили. "Ну, как я?" спросил он заглядывая мне в глаза. "Все нормально" - сказал я и подумал : "Если не считать худобу и землистый цвет лица." Он пожаловался, что не спал двое суток, потому что рядом качали какого-то мужика. Потом он зашаркал обратно. Вскоре, или до того я узнал, что Витька выпросил у разных медсестер литр воды и у него появилась аритмия.
Благодаря вышеупомянутой репутации детской няньки, после выписки Максима ко мне подселили Абдулазиса. Абдулазису было двенадцать лет, и он был родом из Узбекистана. Вначале я не знал что говорить, о чем беседовать с моим новым соседом, поэтому большую часть времени старался проводить вне палаты. У телевизора или у Витьки - его поселили в одиночную палату. Потом медсестра попросила меня сводить Абдулазиса к стоматологу. Очень медленно, с передышками (Абдулазис тяжело дышал и часто приседал на корточки) мы сходили по застекленному переходу в другой корпус и по дороге вроде бы разговорились. Причем больше говорил он.
Потом мы вернулись в палату и к нам в гости пришел Славка. Как всегда он хотел сыграть со мной в карты. Мы предложили Абдулазису быть третьим, но он наотрез отказался. Видимо ему не позволяло воспитание. Славка подошел к лежащему на кровати Абдулазису и стал рассматривать что стоит у него на тумбочке. На тумбочке, кроме всего прочего стояла бутылка фанты накрытая плетеным чехлом в форме пуделя. Славка начал знакомиться, выяснять сколько Абдулазису лет, да как его зовут. Потом прискребся к его имени. Вобщем, у них сразу установились вполне определенные натянутые отношения.
Славка стал заходить чаще, я узнавал его все ближе и ближе, пока наконец, в один прекрасный день я не поймал себя на том, что уже радуюсь когда Славка приходит к нам в палату, и скучаю, когда его долго нет. Славка оказался довольно незаурядной личностью. В разговорах с ним я совершенно не чувствовал разницы в возрасте и интелекте. У него было отличное чувство юмора. А в редкие минуты, когда он становился серьезным, он был, пожалуй более рассудителен, чем я.