енно входившаго Сережу, старушка сразу успокоилась: она поняла, почему Вася вернулся раньше назначеннаго срока. Когда Сережа входил в этот маленький подезд, он казался еще больше, чем на улице. -- Мамаша, bonjour...-- хрипло здоровался Сережа, напрасно стараясь поймать худенькую руку старушки. -- Какая я тебе мамаша, безстыдник?-- ворчала старуха, пристально разсматривая припухшее лицо названнаго сынка.-- Ну-ка, повернись к свету... вот так... Ах, Сережа, Сережа! Где это ты пропадал? -- Мама, хорошенько проберите его,-- говорил Василий Тимофеич, быстро проходя в маленькую темную переднюю. -- Больше не буду, Марфа Семеновна...-- как-то по-детски уверит Сережа, нагибаясь в дверях передней.-- Честное слово!.. -- Ах, Сережа, Сережа... ах, безстыдник!.. В гостиной гостя ожидало новое испытание. Там ходила, заложив руки за спину, белокурая женщина лет тридцати. Простой черный костюм придавал ей вид монахини, отпущенной в гости к родным. Строгое, немного болезненное лицо было еще недавно красиво, а теперь подернулось тенью преждевременной старости. Увидев рыжаго гостя, она презрительно подняла плечи и брови, сделала сердитое лицо и с гордостью вышла в соседнюю комнату и даже захлопнула за собой дверь. -- Что, видел, как от тебя княжна убежала?-- корила старушка своего массивнаго гостя. -- А позвольте спросить, Марфа Семеновна, что я этой самой княжне сделал дурного, кроме того, что люблю ее? Вот и вас люблю и всех вообще... В приотворенную дверь показалось лицо княжны и послышался ея нервный голос: -- А я вас уже ненавижу, ненавижу, ненавижу... Я с удовольствием бы уже застрелила вас! Да, взяла бы револьвер... -- Господа, это наконец несправедливо!-- взмолился Сережа.-- Что может поделать один скромный мужчина с двумя разсвирепевшими женщинами? Княжна быстро вошла в гостиную, взяла ненавистнаго человека за руку, подвела к зеркалу и проговорила таким тоном, точно делала увещание осужденному на казнь: -- Взгляните на себя, Сергей Ипполитыч... Ваше лицо обвиняет вас. Куда вы уже тратите свою молодость, здоровье, ум?.. Несчастный, я даже презирать не могу вас... Маленькая женская рука сделала такое движение, точно сталкивала Сережу в бездонную пропасть, а в голосе уже слышались слезы, те искренния женския слезы, которых так не выносят всегда и во всем правые мужчины. -- Вы -- гадкий, отвратительный, несносный,-- повторяла княжна, притоптывая ногой, точно кого-то желала раздавить.-- Мне наконец уже стыдно за вас... да. Сережа несколько раз тряхнул своей головой, а потом быстро опустился на одно колено, схватил руку княжны и начал ее целовать. -- Милая, святая женщина, клянусь, что это в последний раз. -- Я уже не люблю вас...-- с грустью ответила княжна. -- Что же мне прикажете сделать, Варвара Петровна?-- взмолился Сережа, поднимаясь.-- Повеситься?.. Эта сцена была прервана появившимся в дверях Василием Тимофеевичем. Он жестом пригласил княжну к себе в кабинет. Сережа облегченно вздохнул. Старушка Марфа Семеновна сидела в старинном кожаном кресле у окна и усердно вязала. Сережа прошелся по комнате, заглянул в кабинет, еще раз прошелся и проговорил: -- Марфа Семеновна, а вы не знаете, для чего меня Вася привез сюда? -- Нет, не знаю... Должно-быть, нужно, если привез. Потухавшие старческие глаза посмотрели на гостя с затаенной грустью. Сережа почувствовал это как-то всем своим могучим телом. Хмель прошел, и его начинал сосать "червь раскаяния". Это случалось каждый раз после больших приключений, и как-то выходило так, что именно такия покаянныя минуты непременно связывались именно с этими маленькими комнатами, с этой сидевшей всегда у окна старушкой, с тем особенным воздухом, который утвердился здесь с незапамятных времен. Сережа вздохнул несколько раз, взял маленькую скамеечку, поставил ее у самых ног старушки и присел на нее. -- Вы меня презираете, Марфа Семеновна... да...-- заговорил он глухой нотой.-- Я это знаю... да. Я и сам презираю себя, больше всех презираю... Даже вот за то презираю, что сейчас испытываю жгучую надобность раскаяться вслух. Это наша национальная особенность... Натворит человек не знаю что, а потом выйдет на высокое место лобное, раскланяется на все четыре стороны... "Прости, народ православный"... Эх, скверно! Этакое гнусное борение духа... Вы меня слушаете, Марфа Семеновна? -- Слушаю, слушаю... Сколько времени кутил-то, Сережа?.. -- А какое сегодня у нас число? -- Сегодня вторник, ну, значит, третье июня... -- Вторник... да... День был без числа. А когда я от вас уехал? -- Да как тебе сказать... Вскоре это было после николина дня. -- Ну, вот и считайте...-- обрадовался Сережа.-- Почти месяц... да. Ах, что только было... -- Из трактира не выходил все время? -- Тогда-то я у вас был с деньгами, Марфа Семеновна... Много было денег. А я скрыл от вас, чтобы вы не отняли у меня... -- Я уж после-то догадалась да опоздала: тебя и след простыл. Ах, Сережа, Сережа!.. Старушка отложила свое вязанье в сторону, поправила очки и заговорила: -- Ты и фамилию-то свою позабыл, Сережа... А фамилия хорошая... -- Чего же тут хорошаго: Лапшин-Извольский?.. Точно плохой актер. Вообще ничего особеннаго. -- Нет, фамилия хорошая... Лапшины-то старинный боярский род, при Грозном воевали Литву, ну, Извольские пожиже, из выходцев, а вместе-то старый род выходит. А тут приехал ты в трактир, тебя всякий холуй знает: Лапшин-Извольский. По каким местам фамилию-то свою таскаешь?.. Себя не жаль, так хоть фамилию пожалей... Бояре-то Лапшины при Петре пострадали, в стрелецком бунте были замешаны, а Извольские при матушке Екатерине, вместе с нами, с Окоемовыми. Мы ведь в свойстве с Извольскими... да. Ну, а теперь ты один в своем роду остался: помрешь грешным дедом, и фамилия вся переведется. -- Позвольте, неужели я даже умереть не имею права?.. -- Постой, дай кончить... Умереть-то все мы умрем, а вот ты сперва женись. Что на меня смотришь? Да, женись... И все тут. Сережа захохотал, до того получилось неожиданное заключение. А старушка разсердилась. -- Плакать нужно, а не смеяться!-- ворчала она, опять принимаясь за свое вязанье.-- Да, плакать... Ты только подумай, сколько хороших девушек пропадает по дворянским усадьбам. Сидит такая девушка и ждет суженаго-ряженаго, а суженый-ряженый по трактирам ухлестывает, разным цыганкам деньги швыряет, свету Божьяго не видит. Так девушка-то и останется кукушкой, ни себе ни людям, да и суженому-ряженому не велика радость -- проживет все и начнет добрых людей обманывать, а потом его под суд отдадут... Хорошо это?.. А тут жил бы, поживал с молодой женой, нажил бы малых детушек -- другое бы на уме все было. Главное, закон исполнить всякий человек должен, Сережа... Ведь это только кажется, что хорошо холостому, как ветру в поле, в конце-то концов одно похмелье останется... -- Все это хорошо, Марфа Семеновна, вы правы, но я готов заплатить деньги только за то, чтобы хоть издали посмотреть на ту милую особу, которая пошла бы замуж за такого, как ваш покорнейший слуга. Ее нужно прямо в сумасшедший дом отправить... -- Нет, ничего, пойдет, и хорошая девушка пойдет... Первое дело, где вас, женихов-то, взять нынче -- по трактирам надо искать, а второе -- ежели тебя к рукам прибрать, так, может, еще что-нибудь и выйдет. Конечно, не первый сорт, с большим изяном, ну, да тут было бы из чего выбирать... Да недалеко ходить, хочешь, вот княжну посватаю?.. -- Варвару Петровну?-- изумился Сережа, поднимаясь со своей скамеечки.-- Варвару Петровну?.. А вы слышали, что она сейчас говорила? -- Э, голубчик, мало ли что говорится под сердитую руку... Женщины любят прощать. Конечно, княжна не первой молодости, а зато она настоящей царской крови, хотя и татарской. Прямо от Батыя род-то идет... Если бы было Казанское царство, так она претендентка на престол. Тоже одна в роду-то осталась... -- Нет, это дело нужно оставить,-- уже серьезно заговорил Сережа.-- Видите ли, я делаю много дурного, но только для себя, а не для других... Зачем же губить напрасно последнюю казанскую царевну? А со мной ничего хорошаго она не найдет... Понимаете? -- Ах, Сережа, Сережа... Напрасно. Потом сам пожалеешь. А главное, ты и сам-то не знаешь, что ты такое... Не стала бы я с тобой слова напрасно терять, если бы не твоя доброта. С добрым человеком все можно сделать... Старушка походила теперь на одну из тех старинпых книг, к которым относятся с невольным почтением. Это была живая летопись вымиравших дворянских родов. Сейчас она своими слабыми старческими руками хотела связать две нити -- род Лапшиных-Извольских с родом татарских князьков Садык-Хан-Салтановых.