– Ну крутые стали! – усмехнулся старик.– Машина за ними уже приезжает!
– Я эту «ладу» несколько раз на Правде видел, у моста, – заметил Канай. – Где проститутки, скажем так. Один раз долго стояла. Я еще подумал: сутенерская, скажем так, тачка.
Раздался пронзительный гудок. Промчался поезд. Они продолжали пить.
– Где дядь Вова застрял? – с тревогой сказала Ырыс, дымя сигаретой.– Не надо было его одного отпускать. С такими бабками. Да еще поддатого. Канай, сходи узнай, а?
Тот натянуто улыбнулся.
– Все дядь Вова да дядь Вова.
– Ийи-и. Ревнуешь что ли? – Ырыс засмеялась довольным смехом.– Вот дурак! Нашел к кому.– Она сказала ему что-то вполголоса по-киргизски. Канай сразу обмяк, лицо его приняло обычное добродушное выражение.
Доцент снова зашевелился.
– Ревность – это… естественное, здоровое чувство… Не ревнует тот… у кого… чести нет…
Канай отбросил окурок, встал.
– Ну, я поканал.
Это у них была такая шутка. Кто-нибудь отвечал: »Давай, Канай, канай». На этот раз все промолчали. Подождав немного, он ушел.
– Дядь Вова еще под поезд бросится!
– Не бойся, Ырыс, бомжи самоубийцами не бывают,– заверил старик.– Это миллионер может на себя руку наложить, если разорится. У него, допустим, жилье осталось, машина, а он уже без своих миллионов жить не может, ему лучше смерть. Жизнь кончают, когда боятся вниз упасть. А мы уже в самом что ни на есть низу. Нам терять нечего.
– Дядь Вов дочь потерял.
– Не ляжет он на рельсы! Если бухой под поезд попадет – это другое дело. Это бывает.
Вдруг появилась Кукла, за ней – пьяная Валька. Она плюхнулась на землю, пробормотала:
– Каная сейчас встретила… Все знаю…
Кукла время от времени рычала, глядя на дорогу.
– Ты дядь Вову видала? – спросила Ырыс.
– Еще как!.. Подхожу к комку, смотрю: он впереди идет… К нам… Косой совсем… Падает… Сумку роняет всю дорогу… Линию переходит, а тут как раз… поезд… Все, думаю, конец Егорычу… Нет, успел перейти…
– Значит, он где-то здесь,– заметил Митрич.
– Хотела догнать… – продолжала Валька.– Не дождалась, когда поезд проедет… Прилегла отдохнуть… Только вот очухалась…– С этими словами она завалилась набок. Бомжи затащили ее под плиту.
Канай возвратился через полчаса. Вид у него был озабоченный. В обеих руках он держал вымазанные в креме рыбные консервы. С указательного пальца правой капала кровь. Консервы он положил перед Ырыс. Кукла их осторожно обнюхала и тотчас отошла. Канай сел, держа палец кверху.
– Не встретил я Егорыча. К Толяну зашел – там Светка бухая ревет, кровь по морде размазывает. Наташка ее утешает. Больше никого. Наташка говорит, когда Егорыч от эджешки шел, с водкой, закуской, Толян и Руслан его позвали, пузырь раздавили. Тут мужик один, скажем так, проковылял в нашу сторону, хромой, бухой. Но спешил очень… Егорыч всю сюда рвался, вы мол его ждете. Только ушел – Толян деньги вынимает, пересчитывает. Светка спрашивает, откуда, скажем так, бабки. Толян ей кулаком в рожу. Тут Егорыч возвращается, бабок мол нет. Вы, говорит, не брали? Толян его обматерил. Ты у комка, видать, выронил, говорит. Ушли втроем искать. Больше Наташка Егорыча не видела. – Канай перевел дух. Он не привык так много говорить.– Потом тачка подъехала. Толян с Русланом подбежали, уехали. Помните?.. Я к эджешке двинул. Гляжу: на насыпи сумка. В ней четыре пузыря, скажем так, водяры, разбитые, пирожные, сардины. Вот эти. Когда вынимал – порезался.
– Да опусти,– сказала Ырыс.– Не течет же больше.
Канай осмотрел палец и опустил его.
– Назгуль –эдже говорит, он дважды приходил. Второй раз деньги искал. Они возле комка посмотрели, не нашли. Он – назад… Я вдоль рельсов прошел. К пацанам зашел. Те как инопланетяне сидят, пакеты на головы натянули, клеем дышат. Я их и спрашивать не стал… Все обыскал. Нигде нет.
– В овраге смотрел? – спросил Митрич.
– Ну. Заглянул.
– Заглянул! И что ты там мог разглядеть? Спуститься надо было. Все не по уму.
Кукла снова зарычала.
– Застонал кто-то! – воскликнула Ырыс.– Там, у забора.
Канай встал и направился к забору. Возвратился он с пьяным бомжом. Тот был маленького роста, лет тридцати. Он хромал и стонал при каждом шаге. Выражение лица у него было горестное.
– Присаживайся,– сказал Канай.– Тебя как зовут?
– Митя.
Митрич посмотрел на Каная.
– Это так ты все обыскал? Искатель!
– Он в кусты забился.
– Никого не видел? – спросила у бомжа Ырыс.
– Никого,– испуганно ответил Митя. Он осторожно сел, потрогал колено.– Вторую неделю не проходит… Чашечку, боюсь, повредили…
– Кто? – поинтересовался старик.
– По ночам на джипе приезжали… Молодые… Пьяные все… И на мне приемы карате отрабатывали… Пришлось уйти… – охотно, хоть и невесело, стал рассказывать Митя. Наверно, ему давно не с кем было поговорить.– А хорошее место было… Балконы на первом этаже, низко… Уютно под ними… и контейнеры рядом. Такого места больше нет… Неделю хожу, ищу.– Он изменил положение и тут же застонал.– Сейчас коленка совсем разболелась: как раз по ней ударил… ударился…
Канай налил ему водки.
– Выпей. Водка все лечит. У нас, Митя, оставайся. Вон та плита пустует.
Митя как будто испугался.
– А здесь можно? Переночевать только.
– Располагайся, какой разговор.
– На боковую пора,– сказал Митрич, встал и пошел к себе. Канай, Ырыс и Митя стали укладываться спать. Доцент и Валька давно спали.
А утром их разбудил заливистый лай Куклы. Напротив оврага стояли милицейский уазик и микроавтобус. Канаевское жилище было повернуто открытой стороной на запад, и бомжи могли все наблюдать, не вылезая из него. Мимо бомжей прошмыгнули мальчишки и Светка. Они всегда прятались от милиционеров, боялись, что их отправят в приемник-распределитель. Какая-то суета происходила у оврага. Появился Митрич. Сейчас только заметили, что нет Мити. Пришли два милиционера. Кукла злобно зарычала. Один, капитан, раскрыл папку и стал сердито и брезгливо их расспрашивать. Потом повел на опознание. По пути к ним присоединилась бледная, испуганная Наташа. На дне оврага, в кустах, лежал Егорыч с перерезанным горлом. Как поняли бомжи из отрывочных фраз, его убили вечером. Тело погрузили в микроавтобус.
– Я ваш бомжатник разгоню,– пообещал капитан на прощание. Машины уехали.
– Они Руслана и Толика увезли,– сказала девушка.
Бомжи вернулись к себе. Долго молчали. Появился Митя.
– Ты где был? – спросил Митрич подозрительно.
– Уазик увидел, спрятался. Я милицию избегаю.
– Избегаешь? Не в ладах с законом что ли?
– Нет, почему. В приемник не хочу.
– А от кого ты вчера бежал?
Митя смутился.
– Да какой из меня бегун.
– Ты вообще кто? – допытывался старик.– Как дошел до жизни такой?
– От поезда отстал. Документы мои, деньги в вагоне уехали.
Ырыс вдруг повернулась к Канаю.
– Что ж ты вчера с дядь Вовой не пошел?
Тот смущенно промолчал.
– Один предложил в хозяйстве его поработать, под Чимкентом где-то. Я согласился. Вот так я в рабство попал,– продолжал Митя.– Денег не платили. Вкалывали мы с утра до вечера. На стройке. Били часто. Все мы бомжи были. Но раз и с документами привезли. Восемь ошанок. Как бы по контракту. Паспорта у них сразу отобрали. Они на полях работали. Тоже оттемна дотемна. И их били. Делали с ними, что хотели. Сбежал я оттуда. Я тогда еще смелый был. Поймали. Так избили – до сих пор болит. Продавали меня, перепродавали. Оказался я в конце концов у фермера одного на Иссык-Куле. Скот мы у них с одним бичом пасли. Бил хозяин редко, но уж если стукнет – кувырком летишь. Убежите, говорит, поймаю – убью. В милицию, говорит, обратитесь – они же вас ко мне доставят. А действительно: он сотни две своих овец держал, а полсотни – милицейских начальников. Да я и не хотел бежать, боялся. Напарник уговорил. Неделю до Бишкека добирались. Он надеялся знакомых найти. И в первую же ночь его здесь в драке убили, на моих глазах. Такие же бомжи…