Парень, не вставая, скинул шинель, снял френч, бросил его на стол рядом с маузером.
— Прошу называть меня Студентом. А теперь распори подкладку.
Хозяин ловко нащупал зашуршавшую под подкладкой бумажку, вынул ее, развернул. Это был лоскуток сторублевой керенки с рваными зубцами по разрыву.
Моряк сунул руку во внутренний карман своего бушлата и достал… тоже часть керенки. Сложил обе части — они совпали. Хозяин протянул парню широкую в кисти руку:
— Теперь вот совсем иной коленкор. Вот это я и хотел увидеть, браток. Моя фамилия Ростовский. Может, слыхивал? А твоя?
— Я уже сказал. Меня прошу называть Студентом.
— Добро. Тогда и меня можешь называть Батей. Ты ведь и в самом деле мне в сыновья годишься. — Ростовский распахнул дверь в общую комнату и прогремел на весь дом:
— Курчавый, где ты тут?!
— Я здесь, — сразу отозвался тот, подбегая.
— Смирновской сюда! Пару пачек «Ады» и закусь. Чтоб единым духом! А потом поднимешь братву — речь держать стану. Уяснил? Живо!
На столе появились бутылка, два граненых стакана, папиросы, краюшка хлеба и колбаса.
— Садись, Студент. Чем богаты, тем и рады, — Ростовский выбил пробку из бутылки, наполнил стаканы. Сначала выпили, как водится, за знакомство, потом за здоровье и успех Савинкова. Студент только немного отпил из стакана, сославшись на больной после ранения желудок. Зато Ростовский пил лихо, почти не закусывая.
— Значит, мы с тобой, братушка, навроде как земляки? Ты на Киевщине гулял, а я там родился и вырос. Но об этом как-нибудь потом, оставим разговор до лучших времен…
— А как же тебя унесло так далеко от родных мест?
— Могутным ветром революции, браток. Я же всего-навсего осколок великого корабля, имя которому анархия. Были у меня когда-то хлопцы на подбор, а теперь осталась одна шабла, к ним особый подход нужен. Пойдем, Студент, нас уже ждут.
— Братва, — сказал Ростовский, появившись в разбуженной ночлежке. — К нам пришвартовался добрый парубок. Прошу любить и жаловать. Кличка его — Студент. — Он тут же распорядился: — Курчавый! Выдай ему из резерва револьвер, заряженный, с полным барабаном. Сделай перевязку, зашпаклюй царапины до единой и прими на полное довольствие. Я все сказал.
— Револьвер мне ни к чему, — возразил Студент. — У меня есть свой маузер. Он в шкапу у вас должен быть.
— А вот на этот счет я свой резон имею, браток. — Ростовский похлопал Студента по плечу. — Я — атаман, а ты пока у меня под началом. К тому же сравни свою хвигуру с моею. Да вот пущай хлопцы рассудят, кому из нас двоих маузер больше подходит.
— Ишь чего ему захотелось! Да кто он такой, чтобы маузер носить? — отозвался кто-то из дальнего угла. — Какого рода? Что за граф-барон?
— Всего-навсего — Студент, — поддержали дурашливо из другого угла, — антиллигентишко, голубая кровь, кисейная барышня.
— Только белоручек нам и не хватало, — присоединился сиплый голос. — Не маузер, а белые перчатки ему полагается выдать и такие же тапочки впридачу.
Поднялся общий хохот и одобрительные выкрики.
— Цыц, Красюк! Ша, братва! — рявкнул Ростовский. — Студента не замать. Таких, как ты, Красюк, и ты, Серый, в нынешние времена на Руси — хоть пруд пруди. Куда ни плюнь — в жигана попадешь. Оба вы — лапти на одну ногу, А он на Киевщине в отряде «Маруси» гулял, в Бутырке гноился, с самим Петлюрой знавался и прочая и прочая… Вы — салаги, ничего подобного и в глаза не видывали. В кого это ты, Красюк, уродился? Кукушкин ты сын, не иначе, только-только вылупился, а уж других из гнезда норовишь вытолкнуть, чучело гороховое!
— Промежду прочим, я — вор в законе, атаман. — Красюк подтянул штаны, узлом завязал на животе полы пестрой рубахи с чужого плеча. Круглое конопатое лицо его посерело, одна щека нервно задергалась.
— Цыц сказано — и баста! — Моряк властно смерил Красюка снизу вверх презрительным взглядом. — Не валяй дурочку, от твоего прошлого одно звание и осталось. Кончай рисоваться, потому как пользы от тебя, как от прошлогоднего снега… Курчавый, укороти и Серого, толку в людях не понимает, а туда же. Блином масляным стлался, когда в «малину» просился, а теперь, гляди-ка, кум королю, еще и права качает.
Сразу все стихло. «Малина» прекрасно знала, что с Ростовским шутки плохи. В припадке гнева здравый рассудок в нем мутился и частенько уступал место неудержимой ярости. Не забылся и последний случай, когда он у всех на виду ударом кулака отправил к праотцам за неугодное единственное слово самого преданного своего слугу-помощника Ваньшу. С того дня правой рукой Ростовского стал Курчавый — человек крутого нрава, озлобленный на весь мир.