Слезы потекли сильнее потому, что я знала, что он говорит искренне и от этого еще больше заболело сердце. Зря я не уехала раньше.
Ник отпустил меня, отошел на шаг и снова попытался мне что-то сказать, но, почти коснувшись меня, опустил руки. Он был сейчас похож на раненого зверя, метался словно в агонии, и я не могла ему ничем помочь. Так или иначе, мы оба должны пройти через это.
Ник никогда не умел справляться с моими слезами. Я не знаю причину, но он уходил, словно не было у него сил видеть их. Я не смотрела в его глаза, и не знала, что он в это время чувствовал, но он тяжело вздохнул и ушел, ничего не говоря. Почти в неестественной тишине раздался шум слишком громко захлопнутой двери напротив и мое сердце очередной раз ёкнуло.
Ник словно сделал это в подтверждении своих слов. Если бы он ушел к мисс Стоун, чтобы утешить ее, если она вообще поняла, что произошло, если видела хоть что-то, или просто объяснить, все его слова и действия в комнате его сестры (я совсем забыла о Бланке!) потеряли бы всякий смысл, его заверения в любви и открытый взгляд, его душа, которую я видела словно на блюдце потеряли бы свою ценность, но Ник остался верен себе, за его каждым словом не было фальши, он не врал.
Я о Бланке не сразу вспомнила, она ничего не сказала и не сделала, просто подошла и молча обняла меня. Как это знакомо: она снова утешает меня, и снова я лью слезы из-за ее брата. В этот раз мое сердце разрывается из-за жалости к нам обоим. Что же мы с Ником творим, мы ведь только губим друг друга?
Я не знала, что делала, когда стояла у порога комнаты Ника и стучала в его дверь. Наша ссора не очень хорошо закончилась, а я ненавидела ругаться с ним. Он прав, он должен выбрать из девушек себе жену, просто я не ожидала, что это будет так больно и что в итоге я на это отреагирую так остро. Мне было больно, слишком больно, но я понимала, что рано или поздно все к этому придет, так зачем мне сжигать все мосты? Женитьба Ника, его будущая жена — неизбежное зло, так зачем разбивать маяк света об эти мрачные утесы?
— Да, — нетерпеливо и все еще не в духе ответил Ник с другой стороны. — Я занят, Блу. Помощь психолога мне не нужна.
— Если бы сейчас тут была Бланка, ты бы не скоро исправил свою ошибку, — уверено отозвалась я, оппоненту через дверь, которая мигом открылась. Ник был в расстегнутой наполовину рубашке, с закатанными рукавами и растрепанной светлой гривой. Самый красивый, самый родной, — Слишком жестоко по отношению к девушке, столько делающей для тебя.
— Ты права. Мне не стоило этого говорить. Она такого не заслуживает, — вмиг подобрев, отозвался Ник, так и замерев на пороге.
— Ты — маленький хулиган. Когда перестанешь отталкивать близких, когда тебе плохо? — спросила я, словно мы не ссорились, словно ничего этого не было, словно все хорошо.
— Когда ума немного прибавиться, — блондин запустил руки в карманы брюк и по-щенячи доверчиво и трогательно посмотрел на меня. — Я — безнадежный болван, Лу, полный придурок. Что будем с этим делать?
Он сейчас походил на нашкодившего и виноватого щеночка. Ему необязательно было говорить как он сожалеет, его побитый вид сказал это за него. Он был таким знакомым, таким уютным и таким потерянным, что я не выдержала, шагнула к нему и потянувшись, поцеловала в макушку, затем взъерошила его волосы. Ник был моим наркотиком и сколько бы я не спотыкалась, сколько бы не падала, я все равно тянулась к нему, даже если это причиняло боль, даже если это разрушало. Я была зависима и освобождаться от этой зависимости мне не хотелось. Он толкнул дверь, закрывая нас от нежелательных, но вполне возможных свидетелей.
— Если бы я только знала, что с тобой делать, беда моя. — Я поцеловала его в висок, когда его руки обвили меня, укутываая в тепло и любимый запах наследника Иллеа.
— Что у тебя за вид, кстати? — спросил блондин, опустив руки вниз на бедра, которые были облачены в простые обтягивающие черные брюки, а вверху я просто надела одну из простых рубашек, чтобы в случае вылазки не особо привлекать к себе внимание.
— Может, сбежим? Хоть на время. В Анджелес. Давно мы этого не делали, — предложила я. Это определенно должно пойти на пользу. Обоим стоит развеяться, вспомнить, кем мы были до его отбора, чтобы не потерять это, не упустить из-за стольких внешних факторов в наших жизнях.
— У меня есть предложение лучше…
— Ты целовал ее, — утверждала, а не спрашивала Хулия, заполнив свое все вокруг, темные волосы струились по спине, плечам и всему телу, расстегнутая рубашка открывала прелестный вид на полные соблазнительные полушария, которые мне так хотелось свободными, неприкрытыми слоями ткани. Ощутить мягкий шелк нежной кожи с мягким золотистым загаром, забраться под полы клетчатой ткани и любить, любить эту невероятную девушку пока оба не обессилим до такой степени, что попытка оторвать голову от подушки будет сродни смерти…
— Ты говорил ей нежные глупости. — Хулия наклонилась ко мне ближе, так что полы ее рубашки стали щекотать мою кожу и, проскользнув по моей груди и бокам, частично укрыли нас обоих, как и волосы, загородив мне любой другой обзор помимо ее лица, но я больше ничего не хотел видеть, так что не жаловался.
— Ты позволил ей поверить, что она — единственная, что только она делает тебя свободным, — Хулия, наклонила свое лицо слишком близко, так, что теперь я чувствовал ее слова на своих губах, мог разглядеть каждую вкраплинку ее глаз, ее грудь почти вплотную прижалась ко мне, я почувствовал, что мне стало тесно в моих штанах и кондиционер совсем бы не помешал в этой комнате, хотя до ее прихода, я не жаловался, — но на самом деле свобода для тебя ничто, ты не твоя сестра, ты одержим идеей кому-то принадлежать.
Любимая испаночка наклонилась еще ближе, оставляя легкий, едва ощутимый поцелуй на правом уголке губ, а затем и на самих губах, после чего отстраняясь, заставляя возжелать ее еще сильнее, потянуться за предложенным и сорвать с ее губ жаркий поцелуй не встретив никакого сопротивления, лишь радостное приветствие, словно я был самым желанным гостем. Она манила, соблазняла, уничтожала и все же была горько-сладкая, пламенно-обжигающая. Разве можно такую забыть?
— Но знаешь, чего она не знает? Почему ты не подпускаешь никого к себе достаточно близко, чтобы они увидели это, держишь их в священном неведении от того, что твориться здесь, — она положила свою ладошку мне на грудь, и тягуче-нежно, завлекая, маня, одурманивая, поцеловала меня, лишая последних остатков воли и сдержанности.
Я хотел поиграть, медленно насладиться ее близостью, не переходя слишком быстро к телесной близости, но ей Богу, она сама виновата, провоцируя меня.
— Скажи это. Произнеси то, что мы оба знаем, — брюнетка наклонилась к уху и тихо прошептала, чтобы даже стены не слышали ее. — Или я могу уйти, и ты сам будешь виноват в своем одиночестве этой ночью.
— Я — твой, — выдохнул я, завладевая ее губами в яростно-нетерпеливом поцелуе. Хватит меня дразнить, хватит наказывать за неприятную ситуацию с Ариадной, за боль, которую ощутила Хулия ранее. Мне казалось, наш разговор отдалил нас, но она пришла ко мне, как всегда чарующе прекрасна и убийственно решительна. Все ее действия была продиктованы ревностью, желанием доказать себе, что она по-прежнему самая желанная, и я совсем не собирался ей в этом мешать. Я определенно был должен ей это.
После похищения Бланки
Ночь, последовавшая за неудавшейся помолвкой Блу, оказалась самой тяжелой.
Сначала исчезла Бланка, как оказалось она пошла спасать Ариэль, исчезновение которой никто не заметил, пока ее не привел Март, не передал мне на руки, а сам, пробормотав что-то не особо внятное про Бланку, Ри, похитителей и то, что ему срочно нужно вернутся, испарился. Затем, посл того как волнение в зале улеглось, оказалось бабушке стало плохо. Ее срочно увели в ее комнату и вызвали докторов для нее, но не это оказалось самым ужасным.