Я отвернулась, наблюдая с тяжестью за огромными дверьми, что привели нас сюда. Там наверху осталось столько гостей, и только мы втроём были здесь — в неком коконе безопасности. Спаслись ли остальные Избранные? Сколько раненных? Я уверена, что такие были, учитывая количество крови на полу, и то как проскальзывали мои туфли, пока мы спешили на выход. Сколько человек больше не увидят этот мир?
Я вновь посмотрела на свой наряд. Из когда-то прекрасного, он стал жутким, напоминающий какую-то грязную мешанину. В попытке хоть немного оправить запутанное платье, я взглянула на свои руки, завороженно поднося ладони к лицу. Запекшаяся кровь, покрывала их неровными подтеками. Чья-то чужая кровь! С жутким остервенением я попыталась оттереть эти следы с помощью ткани платья, которое, понимала, пойдёт на помойку при любом раскладе. От следов все равно оставались бледные бордовые полосы, на глазах стали собираться обжигающие слезы бессилия.
Мне на плечи легли ладони, насильно разворачивая к себе. Влекомая этой силой, я уткнулась в тёплое плечо, стоящего рядом со мной Себастьяна. Я не обязана быть сильной, и я никогда не была храброй. И сейчас я позволила себе это.
Мы просидели в полной изоляции около часа, прежде чем услышали шаги и скрип открываемой двери, которую мы не решились закрывать на механизм, в надежде что кто-то ещё появится в этом зале. В начале зашло двое гвардейцев, вооружённые и готовые выстрелить в любой момент, но стоило им заметить нас, как оружие было опущено. Атака, природа которой пока не установлена, оказывается была предотвращена более получаса назад. Именно поэтому сейчас, сопровождаемые конвоем гвардейцев мы поднимались наверх, к свету. Наше появление в зале, симметричном тому, в которым состоялся приём, было встречено с лёгким воодушевлением, но с грустными улыбками на лицах. Что было вполне понятно, поиски людей продолжались, велись списки раненых, может даже и убитых. Дежурная медсестра выхватила меня, тут же преступая к осмотру на возможные ранения, убеждаясь через какое-то время, что кровь была не моей. Но эта пауза отдалила меня от сэра Себастьяна и Королевы Эмберли. Следом после медсестры о моем самочувствие справился Николас, задавая односложные вопросы и получая на них такие же односложные ответы. Краем уха, я услышала, что-то о шоке, но все равно пыталась рассмотреть людей, окружавших меня. Не находя только одного.
Отряды гвардейцев возвращались один за другим, иногда с кем-то, иногда одни, докладывая Королю Максону об обстановке во дворце и в каждом его крыле. Я сидела на одном из диванов, не очень далеко от королевской семьи, пытаясь понять, чего же не хватает во всем вокруг меня. Наконец-то с Новым докладом к королю подошёл сэр Вудворк, который как я знала был главой королевской стражи, сказав что-то совсем тихо и покачав при этом головой, отрицая какую-то деталь. Мои глаза следили за всем очень внимательно, пусть иногда мозг и замедлял всю активность, но я не могла не заметить, как Король переглянулся с Королевой обреченным взглядом. Королева Америка не издала не звука, но ее лицо исказилось маской жуткой муки, а губы постоянно повторяли одно и тоже слово, которое постепенно достигло моих ушей. И это было не слово — это было имя. Бланка.
Я обвела всех присутствующих в зале взглядом, понимая, что одной незаменимой и всегда готовой помочь принцессы не было. Той, в честь помолвки которой собралось столько людей — просто не было, ни ее улыбки, ни вечно рыже-огненного блеска ее волос, продуманных нарядов, голоса. Николас сидевший на корточках напротив Карины, в замедленной съёмке поднялся, проходя мимо нас, направляясь к своим родителям. Горькая, тяжёлая тишина опустилась на зал, погребя всех нас под горем и болью, неизвестностью произошедшего…
Во дворце царила тишина, никто не выходил из своих покоев, и нас настоятельно просили их не покидать. Однако мысли получившие постоянное место прописки в моей голове оживали в столь замкнутом пространстве, как моя комната. Я прекрасно помнила как взялась за медную ручку и повернула ее, прошла несколько метров по коридору второго этажа, а дальше все вновь как в тумане. Пока…не оказалась у дверей все той же комнаты, по ту сторону было тихо, в один миг распахнув двери я оказалась в музыкальной комнате. И если все мое мироощущение не заметило присутствие музыки, бегающей по ступеням и флигелям дворца, то войдя внутрь, я оказалась в ней не одна.
— Леди Ариадна, — бархатный голос собеседника означал, что меня заметили раньше и уже успели справиться с первичным удивлением.
— Сэр. — Сын Прусского герцога повернулась на крутящейся банкетке, опустившись в лёгком книксене, я не могла не заметить его улыбку. Она заканчивалась ямочками на щеках, скрытыми сейчас лёгкой щетиной, словно я его чем-то смешила.
— Просто Себастьян, — уточнил он, когда я поднялась из поклона.
— Как вы уже знаете — Ариадна.
С соглашающейся ухмылкой, он поднялся со своего места, обратившись вновь ко мне, используя его новое преимущество:
— Ты хотела помузицировать, Ариадна?
Я? Помузицировать? Поэтому в ответ я покачала головой, отрицая его предположение. Он вновь опустился на свое место, с какой-то особой манией задавая мне новый вопрос.
— Тогда с какой целью? — И тут же со смехом прервал любую мою попытку заговорить. — Веду себя как хозяин, хотя все наоборот.
— Ничего, я тоже здесь не хозяйка, — и как ему ответить, что привело меня сюда? Тяжелые стены неизвестности комнаты? Желание услышать ту же мелодию? — Несколько дней кто-то из оркестра дворца исполнял удивительную мелодию — легкую, но при этом глубокую…
Поделилась я, захваченная в плен его янтарными, яркими как само солнце, глазами. Они затуманились дымкой раздумья. Потом отошел обратно к инструменту, и его пальцы зависли над клавишами. Словно это была мелодия из моего сна, она казалась не такой глубокой, как в прошлый раз, но такой же волнующей, создаваемая лишь одной ладонью.
— Похожа? — поинтересовались у меня, и я смогла выдавить лишь жалкое подобие улыбки.
Я подошла ближе, позволяя ему сесть за инструмент, а сама же следила за тем, как пальцы его рук перебегали по клавишам, высвобождая из инструмента мелодию. И она успокаивала меня, напоминая тот голос, что я слышала пару дней назад в этой комнате. Пытаясь понять, неужели то пел он?!
— Как давно ты играешь? — поинтересовалась я, все ещё запинаясь на этом простом обращении на «ты». Ведь этот человек видел мое моральное падение, но не посчитал слабой, а потом помог спастись, когда меня охватил испуг и бездействие, а главное не только мне.
— Наверное, всю жизнь, — опуская руки с клавиш, ответил Себастьян.
Я провела кончиками пальцев по холодным пластинам, решаясь задать следующий вопрос:
— Это сложно? — Внутри я спорила стоит ли такое задавать или лучше спросить не надоедает ли делать одно и то же, но мой голос уже озвучил то, что озвучил. Себастьян проследил за мной внимательным взглядом, словно читая мои мысли, зная наперёд мои последующие вопросы.
— Тебя интересует другое, — он сделал вид, что не замечает мой взгляд, продолжая свою мысль. — Ты думаешь, не наскучит ли тебе изучать игру на фортепиано? А если не будет получатся есть ли в этом толк.
Возможно так оно и было, но я не озвучила это вслух.
— Ты знаешь почему я начал играть? — через несколько секунд спросил он.
— От неразделенной любви? — спросила я, заставляя его засмеяться то ли над собой, то ли над моими словами. Он пригласил меня жестом сесть рядом за инструмент, и я послушно исполнила этот молчаливый указ.
— Нет, но если ты закроешь глаза, то поймешь, — он положил свои ладони на мои руки, перед этим положив их на холодные клавиши, — когда музыка начинает играть, ты успокаиваешься, ты все отдаёшь мелодии, а значит перестаёшь думать о ненужных вещах.
Его ладони надавили сильнее, заставляя нажать на сами клавиши, издавая звук, но уж точно никак не мелодию. Его пальцы вели, стараясь перенести с одной клавиши на другую мои пальцы. Я открыла глаза, опуская руки с инструмента, понимая, что он не опускает взгляда с меня.