Черные мушки перед глазами постепенно рассасываются. С каждым медленным вдохом их становиться меньше. Людвиг терпеливо молчит. Дожидается, пока я достану из зажигания ключи и открою багажник.
— Что я должен сказать? — выдыхаю и разворачиваюсь к ожидающему Людвигу.
— Не знаю, — растерянно пожимает плечами.
Чешу зудящий от раздражения нос. Кулаки, конечно, дребезжат сильнее. Будто стая комаров напала и разодрала костяшки. Но и это я в себе давлю.
Зря что ли приличные люди называют меня достойным членом общества?
А приступы агрессии лечатся. Хоть, блядь, похоже и не в моем случае.
— Мама в жизни сожрала много говна, — давлю, сжав зубами до ощутимых болевых точек губу. — Ты себе представить не можешь, сколько. Не знаю, во что ты посвящен, а во что нет, но готовься. В семье тайн нет. Ей катастрофически не везло с мужчинами. Первая юная любовь завершилась провальным треском, вторая — браком, похожим на каторгу. Сын, как видишь, не подарок. Чуть не откинулся сам, довел отца до инфаркта и мать до нервного срыва. Мы, трое мужчин, которых она любила, сделали все, чтобы превратить ее жизнь в ад. Но у мамы есть хорошая особенность. В отличие от меня, она способна заканчивать плохое в своей жизни и открывать новые страницы. Да, боязно. С каждым разом сложнее и неувереннее. Тебе ли не знать. Двенадцать лет — охуеть, какой срок. Я не думал, что она когда-то решиться, но в тебе не сомневался ни дня. Береги ее. Люби ее. У тебя только одна задача, с которой никто до тебя не справился, — сделать ее счастливой. Большего не требуется. Ты мне клянешься, что она будет сиять каждый день так же, как последние годы?
— Да, — хрипло отвечает Людвиг и оттягивает шейный платок.
— Тогда благословляю, или как там, — давлю нервный смешок и развожу руки в стороны. — Добро пожаловать в семью, Людвиг.
И с последними словами и порывистыми быстрыми объятиями, какой-то сдавливающий в желудке узел, много лет сидящий и пытающийся меня, немного ослабевает.
Глава 21
Лена
Глава 21. Лена
— Свобода под дулом пистолета, — недовольно бурчу, согнувшись над чемоданом.
Собранные в него вещи первой необходимости нещадно перетрясло по дороге. Теперь подготовленный к сегодняшней встрече со старшим Воробьевым приличный костюм похож на пожеванный собакой фантик больше, чем на творение скромного французского модельного дома.
Дура. Догадалась, блин, засунуть в чемодан.
Швыряю несчастную тряпку в сторону и со стоном оседаю на пол. Свисающие черные пряди только добавляют раздражения в и без того набитый уже до краев котелок.
Тетя Таня права. Глупо. Не идет. И мне не нравится ни хрена.
Обреченно обвожу взглядом стоящие коробки. За пару недель успела знатно захламиться. Что-то из необходимого привозил Женя, когда приезжал с Кириллом. Что-то я забирала от Ани.
А блядский кремовый костюм, строгий, без намека на хотя бы миллиметр отхода от деловой нити разговора, не забрала. Хотела, но, как всегда, вмешался Олег со своим сюрпризом.
Сердце от которого до сих пор восторженно трепетало.
— Просто прекрасно! — шикаю, пнув распахнутый чемодан.
— Не понимаю, что тебя не устраивает, — хмыкает развалившийся в кресле довольный Олег. — Я к тебе не пристаю, не трогаю, не разговариваю. Что не так?
Естественно, он подумал о себе любимом. Пока я тут пытаюсь понять, как исправить проблему века, сидит в уголке беззвучно и наблюдает.
Надзиратель.
— Я под охраной в доме твоих родителей. С тобой. Прикалываешься? — выплескиваю зудящее раздражение в расслабленные строгие черты.
От собственных слов неуютно. Особенно с учетом того, что пару часов назад приходилось улыбаться дорогим людям и врать. Скалясь во все тридцать два, я клялась, что у нас все в порядке, а мое присутствие в доме продиктовано помощью в восстановлении папы. Который, сидя в инвалидном кресле, грозно взирал на нас обоих, готовясь как минимум зарыть в фундамент новенького жилища, находящегося на пару домов ниже по улице, около Воробьевых.
«Или вы гостите оба, или, Олег, забирай вещи своей жены обратно. Взяли моду. Прости, дочка, но мне такие жертвы не нужны».
— Не нравится — наш дом, любимая, через дорогу, — шипит раздраженной змеей, отведя взгляд в сторону. — Остальные варианты отметаются, пока старый козел не сядет.
— А потом ты меня, естественно, отпустишь, — давлю нервный смешок. — Ну конечно, ага.
«Я везде тебя достану», — гремит в подсознании разрядом грома.
«За тобой следят. Мои люди», — раздается раскатистым эхом следом.
Кошки-мышки. Так воспринимает наши непримиримые разногласия мой бывший муж. Каприз его принцессы, игрушка, в которой забавно скоротать время. А стоит нам обоим улечься процессом, как наружу снова показывает морду зверюга, растирающая кости в труху.
«Прошмандовка».
«Пустоголовая кукла».
Тварь, шлюха и еще миллиард эпитетов, которые полетят в меня, как только я вновь переступлю порог его дома, возникают в голове. Тонут в обезумевшем реве, ржавыми гвоздями врезаются в черепушку.
Вздрагиваю, когда мощная фигура опускается на пол рядом. Не говоря ни слова, Олег подхватывает в руки валяющийся костюм и придирчиво впивается в него взглядом.
— Встреча?
— Да.
Веки нещадно печет. Слишком много навалилось за несколько дней. Еще не хватало скандала на тему моей работы.
— Другого костюма нет?
— Нет, — фырчу, смаргивая не выступившую влагу. — Я разберусь, ясно?
— И как?
Разглаживает ладонями ткань и бережно поднимает ту на руки.
— Что мне, одеть нечего? — огрызаюсь, скрестив на груди руки.
«Нечего!» — отвечают хором три знакомых и на удивлении дружных голоса.
Сучки неугомонные. У меня вещей здесь, армию упаковать можно. А у них включилась девочка-девочка, которой теперь кроме того бежевого костюма весь мир не мил.
Похоже, в преддверии цикла лупит. Иначе объяснить свои перепады настроения с желанием забраться под одеяло и сожрать ведро мороженого просто не могу.
— Домой ты, естественно не пойдешь? — оценивающе оглядывает Олег.
Протестующе машу головой. Сказала, что порога не переступлю — значит не переступлю. Все.
— Радуйся! — шиплю, подскочив на ноги. — Твой любимый Алексей Львович переносится на неопределенный срок.
Вместе с контрактом, который нужен нам с Пашей, как манна небесная.
Ожидаемая реакция накрывает бывшего мужа моментально. Изумрудные радужки темнеют. Веселый блеск исчезает с поверхности. Они становятся матовыми. Как неумелый рисунок ребенка на листе бумаги. Только даже в нем души больше, чем сейчас в Олеге.
Его глаза мертвые. Неживые.
От подобного его взгляда хочется скрыться, как от противных липких прикосновений Александра Самуиловича. Воздух вокруг наполняется озоном. Стрекочет от зависающих в воздухе искр приближающейся бури. Я инстинктивно выпячиваю грудь, а сама внутренне сжимаюсь, в ожидании взрыва…
Но его не происходит. Проходит секунда, две. В полной тишине слышно, как грохочет перепуганное сердце.
Олег моргает, жмурится. Затем проходит пальцами по прикрытым векам. А через секунду тревожное ощущение исчезает, как по волшебству. Он смотрит обычно, обыденно. Как всегда. С легкой расслабленной улыбкой.
Хлопаю ресницами и едва удерживаю челюсть от падения на пол.
— Я домой, за вещами. Скинь фото, что принести. И бога ради, Лен, не повисни на трубке с Аней, Левой, Лазарем и кем-нибудь еще. Я хер знает, как отличить кремовый от бежевого, персикового или льняного. Буду звонить по видеосвязи.
Я отмираю минут через десять, как за Олегом закрывается дверь. Не хлопает, не нарочито тихо, а спокойно. Будто я не встречаюсь через час с человеком, в связи с которым Олег меня подозревает.