Я врал.
Невозможно оставаться живым без бьющегося в груди сердца.
— А если Лазарь не готов?
«Зато я готов», — медленно вдыхаю наполненный стеклом воздух и осторожно целую раскрытую ладонь.
Табуретка шатается, а бездна под ногами разрастается с каждой секундой все больше.
— Значит вези молча. С Женей после объяснюсь.
— Блядь, Шершень. Он же ничего с ним не сделает? — сипит Саня со свистом.
— Не успеет. Скоро все закончится, Сань.
Звонок прерывается, а я так и стою напротив Лены. Не могу сдвинуться с места. Ноги приклеились к асфальту вместе с ботинками.
— Ты же вернешься? — подозрительно шмыгает носом Лена и отворачивается. — У меня план расписан.
«Нет».
— Как всегда, на два листа формата А4? — хмыкаю, едва справляясь с раздирающим костяную клетку зверем.
— Дурак, — обиженно дуется и чмокает в щеку, стянув вибрирующую на ветру шляпу. — Я буду ждать.
Киваю. Не могу ничего говорить. Я знаю, что мое лицо сейчас не выражает ничего. Даже несмотря на то, что глаза дерет от невыносимого жара, а в желудке открывается Марианская впадина. Стоны тысячи демонов закладывают уши. Того и гляди, асфальт под ногами разверзнется, а цепкие черные лапы утащат туда, где таким, как мы со старым козлом самое место.
— Люблю тебя, — говорю, когда Лена залезает на заднее сиденье такси, и морщусь, растирая зудящую от судороги челюсть. — Ладно, все. Развлекайтесь. Постараюсь успеть.
Она тянется ко мне через открытое окно. И я не могу удержаться. Срываюсь на секунду, сминая нежные губы с жадностью оголодавшего путника. Плевать, кто и что видит в этот момент. Я вижу только ее.
Всегда буду видеть.
И когда такси отъезжает, а на табло появляется номер следующего рейса, первый раз в жизни, я понимаю старого козла.
Меня что-то спрашивают. На стройке регистрации. Третий раз подряд. Но я упорно не слышу из-за замедляющей движение крови. Она застывает. Густеет от нестерпимого холода, который ледяными щупальцами обвивает зияющую в груди свежую рану.
Очень холодно.
Родившись в Сибири, не мерз никогда. Но сейчас не спасет и тридцать одеял.
«Как ты выжил, если ее — нет?».
Направляю мысленный вопрос в пустоту, где за черным слоем ощутимой мерзости прячется воющее от нестерпимой агонии чудовище.
«А что скажешь насчет верности? Способность любить раз и на всю жизнь. Это очень редко в наше время и оттого бесценно».
— Это очень больно, Лен. Слишком. — кашляю, глядя в не имеющий больше никакого значения, чужой бесполезный ебанный мир.
Делаю шаг вперед и лечу вниз под леденящий душу хруст.
— Что? — раздражающий голос ударом влетает в раскуроченное нутро.
— Ближайший рейс до Москвы. Класс не важен, — рычу и дергаюсь в омерзении к особи женского пола, которая по сути своей ничего не сделала. — Быстрее, блядь. Оглохла?
Глава 49
Олег
Глава 49. Олег
Жужжание принтера в полной тишине моего бывшего кабинета единственный звук, свидетельствующий о наличии жизни в этих стенах.
Подготовленная кипа файлов покоится на краю стола. Как и печати. Моя. Старого козла. Нотариус, проплаченный за молчание и услугу, которая является противозаконной, послушно ждет, когда курьер доставит оформленные документы.
После того, как я выйду из кабинета, а заверенные бумаги попадут своим новым полноправным владельцам, моя работа в холдинге Соловьева подойдет к концу.
И все закончится.
Проверяю каждую вызубренную наизусть строчку. Все честно.
Местами, даже слишком лояльно для ублюдка, годами калечевшего собственного ребенка.
Я мог просто его убить. Особенно сейчас, когда в груди сосет вакуум, а перед глазами то не рассасывается красная пелена ярости. Она пульсирует, пробирается отравленными щупальцами мозг и забирает управление на себя.
Отлично.
Я слишком устал.
Мне уже плевать на будущее. Оно испарилось вместе с прощальной улыбкой Лены за тонированном стеклом такси.
— Олег? — голос Сани раздражающей мухой влетает в окутанный отравленным дымом мозг.
Дергаю головой резко, рвано. До хруста напряженных мышц.
— Так, парни, подождите минуту, — кидает он кому-то и хлопает дверью.
Сука.
Раздражает. Скрип мягкой подошвы о виниловое покрытие. Осторожные движения. Будто, блядь, я себя контролировать не в состояни.
Заебали носиться за мной, воспитатели хуевы.
— Значит, слушай внимательно, — шепчет Саня тем тембром, что присущ его отцу.
Ледяной. Мертвый. Безжизненный.
От тихого голоса волосы на затылке становятся дыбом, а желание его придушить пинком ударяет в расплавленное нутро.
— Или возьмешь себя в руки. Или в психушку отвезу следом. Я не мой отец. Запру, блядь, и глазом не моргну, понял?
— Отъебись, — рычу сквозь хруст эмали. — Ты мне, блядь, вообще никто. Уебок, всю жизнь завидующий моему брату.
Слова не доходят до сознания. Или доходят, но я не понимаю, что происходит за кровавым туманом, в котором невозможно ничего разобрать. Чертова пленка вновь окутывает с ног до головы. Заставляет хватать остатки кислорода ртом и под рычание взбесившегося зверя раздирать на себе кожу. Костяшки хрустят, а ногти впиваются в мясо.
Сука.
Сука.
Отъебитесь все. Сдохните.
Убью. Разорву на мелкие кусочки. Уничтожу.
Холодный поток воды обрушивается на мою голову. Острыми льдинами раздирает образовавшийся кокон и смывает ливнем отравленную дымку. Жадно втягиваю воздух и кашляю, когда расправляются легкие. Мотаю мокрой головой под яростное пыхтение рядом и осоловело моргаю, продираясь ресницами сквозь слепое пятно.
— Я тебя, дебила кусок, не отпущу, — шипит Саня, а следом раздается грохот пустого кувшина о поверхность стола. — Барахтайся как хочешь. Лучше?
— Да, — хриплю, растирая ноющее горло. — Блядь, прости.
— Пошел на хуй, — шипит обиженно и опирается на полированную столешницу, скрестив на груди руки.
— Серьезно, — вздыхаю и растираю спасительную влагу по лицу. — Спасибо. Переклинило.
— Идиот, — фыркает беззлобно и отворачивается.
Но я успеваю заметить знакомую улыбку со вздохом облегчения. И сам выдыхаю. Спокойно и медленно. Первый раз за ебанное утро.
Хмурится, растирая бугрящиеся под рубашкой мышцы. Морщится, будто тонну лимонов съел и цыкает недовольно.
— Женя? — спрашиваю, сканируя напряженное лицо.
— В порядке. С ним Аня, — кивает и косится на дверь, а под ребрами царапает запертый зверь. — Посмотрели увлекательное кино с Самуиловичем в машине. Политику партии разложил. Дальше справишься?
Протягивает флешку. А я вздыхаю с облегчением. Женя понял и принял решение. И с его молчаливой поддержкой огромный валун падает с плеч.
Саня пронзает карим взором. Словно консервным ножом вскрывает черепную коробку и вычисляет поломки в сложном механизме. Удивительно, как при всем этом, мы долго отрицали дружескую привязанность друг к другу.
Левицкий видит меня насквозь. Но молчит.
— Да, — выпрямляюсь и ободряюще улыбаюсь, а затем хлопаю сканирующего меня друга по плечу. — Подпишет бумаги и поедем.
И, тем не менее, когда в кабинет молча заводят отрешенного от мира Самуиловича, воздух с противным скрипом несмазанных петель выходит из легких. Ощущения лишь усиливаются, когда мы остаемся вдвоем.
В ушах трещит. От гнева, непонимания. От чего-то горького, что острыми перчинами ложится на слизистую. Пробирается внутрь и вызывает то ли слезотечению, то ли изжогу.
А он сидит. Сгорбившись, смыкает перед собой пальцы.
Постаревший лет на двадцать за один день.
И никакого ебанного торжества. Даже облегчения нет.